Узбекский барак
Шрифт:
Игорю Андреевичу запомнилось охватившее его, прежде чем он потерял сознание, тупое безразличие, сменившее боль и страх.
Он пришел в себя, чувствуя, как теплая кровь разливается по лицу и шее, когда пожилые женщины, назвав его по имени-отчеству, охая, помогли подняться и под руки довели до дверей квартиры. Это были его соседки, гулявшие поблизости со своими собаками.
– Спасибо...
– едва слышно произнес он разбитым ртом, по-прежнему их не узнавая.
– Только не надо, не звоните, жена спит, я сам...
Но им пришлось достать из его кармана ключи и отпереть дверь.
– Скажите, Игорь Андреевич...
– негромко спросила одна из соседок, когда они вошли в прихожую.
– Это месть за вашу последнюю статью о произволе и злоупотреблениях чиновников департамента образования? Мы как раз сегодня ее обсуждали.
Несмотря на сумрак, головокружение и подступающую тошноту, он скорее угадал, чем заметил, как сострадание на их лицах сменилось любопытством.
– Не знаю...
– пробормотал он, чувствуя, что его сейчас стошнит, если до этого не потеряет сознание.
– Извините... И еще раз спасибо.
Он закрыл за ними дверь, чтобы не увидеть, как их любопытство сменилось разочарованием, и сел на пол.
По поводу случившегося потом было написано и сказано немало благоглупостей про покушение на свободу слова, заказную расправу и преступное бездействие властей.
Своих соседок-спасительниц Игорь Андреевич снова увидел, когда они приехали к нему в больницу с цветами в сопровождении молодого длинноволосого корреспондента и телеоператора. Они собирались снять трогательную сцену встречи спасенного со своими спасительницами. Корреспондент остался недоволен, когда увидел Игоря Андреевича и окружающую его обстановку. Пострадавший показался ему недостаточно избитым. И вообще, где аппарат искусственного дыхания, хотя бы капельница, где, наконец, любящая супруга, дни и ночи проводящая у постели мужа?
Для вящей убедительности он хотел наложить грим на лицо больного, дабы придать ему недостающей бледности, а то и синевы, но Игорь Андреевич категорически воспротивился.
– Поймите, - убеждал корреспондент.
– Вы, творческий человек, не можете не знать, как важно вызвать у зрителя потрясение, чтобы повысить градус общественного возмущения против выродков и тотальной безнаказанности. И тем помочь нашему обществу справиться с позорящим его явлением...
Сошлись на том, что Игорь Андреевич будет прикрывать глаза, изображая страдания, когда на него наведут камеру.
Затем соседки, исподтишка заглядывая в шпаргалки, стали задавать идиотские вопросы: "Не жалеете ли вы после случившегося, что когда-то выбрали такую опасную профессию?", "Что вам сейчас велит ваш гражданский долг - продолжать разоблачения коррумпированной верхушки либо отступить перед ее недвусмысленными угрозами?". Игорь Андреевич старался не смотреть в их сторону, чувствуя, что его начинает мутить. Наконец в палату вошел дежурный врач. Взглянув на посеревшее - без всякого грима - лицо больного, он показал на часы.
Игорь Андреевич не стал смотреть это действо, когда его показали по телевизору. Полина потом рассказывала: соседки, отвечая на вопросы собравшихся в студии, бойко говорили о моральном облике жертвы беспредела: какой он простой и отзывчивый в быту и какая у него замечательная семья. После них выступил большой милицейский чин, заверивший присутствующих, что преступников непременно найдут. И еще добавил, будто министр взял это дело под контроль.
– Какие подонки... Нет, папа, как хочешь, но этого нельзя так оставлять! каждый день твердила Марина, когда Игоря Андреевича под подписку отпустили из больницы. Она не находила себе места.
– Мы должны их найти.
– Зачем? Может, я должен послать им вызов?
– засмеялся Игорь Андреевич и охнул, почувствовав боль в сердце.
– Как хочешь. Но это дело не только твоей, но и нашей семейной чести!
– Мариша, этот мордастый генерал в МВД все время про нее упоминает! Мол, арест этих негодяев - это дело его чести. И ты туда же?
– Какая еще милиция...
– отмахнулась она.
– Они никогда не найдут. Особенно если будут искать. Ладно, это я возьму на себя.
8
...Когда, пройдя через череду сбивчивых и разрозненных запечатлений, он наконец увидел это письмо, то сначала обрадовался, но потом отчаялся, поскольку прочитать его сейчас было невозможно: его взгляд пятидесятилетней давности беспорядочно метался по строчкам. К тому же он постоянно оглядывался, боясь, что войдет мать.
Тогда, в детстве, он успел собрать одну из разорванных фотографий и разглядеть, вернее, угадать надпись в верхнем углу бланка письма: "Смерть немецко-фашистским захватчикам!".
Ниже были нарисованы солдат в шинели с автоматом наперевес, а также танки и пушки со звездами. Еще он заметил, будто у этого письма два разных почерка, мужской и женский.
– ...Похоже, вы остались неудовлетворены тем, что увидели?
– спросил доктор Фролов, склонившись над Игорем Андреевичем, когда тот снова пришел в себя.
– Я увидел это письмо. Помните, я о нем вам рассказывал?
– Прекрасно помню. И что?
– Сейчас мне показалось, будто оно написано двумя разными почерками, женским и мужским.
– Странно...
– доктор Фролов безостановочно ходил по кабинету.
– Хотя... Помните, вы приняли свою маму за вашу дочь?
– остановился он.
– Тогда два разных запечатления слились в одно из-за их схожести. Похоже, здесь тот же случай.
– Хотите сказать, это были два разных письма?
– Скорее всего. Просто оба ваших запечатления объединила одинаковая реакция вашей мамы. Вы успели что-то прочитать?
– Нет.
– Вы его не читали, а разглядывали. Вам было мало лет, и потому вы смотрели на письма, как на картинку... Ваш взгляд не читал построчно, а беспорядочно блуждал по исписанной бумаге, не фиксируя внимания на отдельных словах.
– Так оно и есть, - Игорь Андреевич признательно смотрел на доктора Фролова.
– Зато я увидел сложенной разорванную фотографию моего отца. Я ведь забыл, как он выглядит. Мать карточку порвала. А когда она ушла, я ее собрал.