Узбекский барак
Шрифт:
Позже следователь рассказала Игорю Андреевичу: жена выследила их, заперла снаружи на засов дверь баньки, облила стены керосином и подожгла со стороны предбанника. Отошла метров на сто и, не скрываясь, стала смотреть, слыша их крики о помощи. Будучи отрезанными от выхода, любовники прыгнули в речную прорубь, находившуюся под крышей бани. Он протащил девушку подо льдом до ближайшей полыньи. Там они вынырнули, выбрались на берег, побежали, проваливаясь в сугробах, к ближайшим домам.
После вскрытия выяснилось: их сердца разорвались от резкого переохлаждения.
...Многоликая
Чтобы люди не вымерзли и не разбежались, она одарила их неисчислимыми запасами пищи для огня. И убивает их особенно цинично и изощренно - если одни гибнут в огне, спасаясь от холода, то другие замерзают, спасаясь от огня. Но больше всего ей нравится, когда они убивают друг друга.
Лишь на три месяца в году богиня дает передышку и с усмешкой наблюдает, как одни спешат запастись пищей и топливом для продолжения ее игры, а другие спешат наверстать упущенные наслаждения, принятые у тех, кого круглый год обогревает Гольфстрим... И здешняя природа с грустью следит за суетливыми потугами людей переиграть Смерть.
...Однажды он увидел своих узбеков наяву. Была весна сорок второго. Звенела капель, первые ручьи пробивались друг к другу сквозь грязные сугробы. Мать впервые взяла его с собой на здешний рынок, находившийся недалеко от городского фонтана, где обменивали вещи на продукты.
Одетые в старые ушанки и телогрейки поверх грязных и рваных халатов, узбеки копали траншею. Рядом работали пленные немцы - клали кирпич, прокладывали трубы и кабели.
Командовал здесь кривой на один глаз инвалид в офицерской шинели с приколотой медалью, кажется, "За отвагу", в ушанке с темным следом от споротой звезды. Его левый глаз был полностью прикрыт огромным, вздувшимся веком.
Он уныло материл узбеков, а те нехотя и неумело, не веря, что у них что-то получится, долбили еще не оттаявшую землю.
На пленных кривой не кричал, только косился. Или не знал, к чему придраться, или побаивался. Немцы работали споро и сосредоточенно. Услышав детский плач, они подняли головы, а увидев мать, подмигнули ей, заулыбались, лающими голосами что-то сказали друг другу.
Узбеки тоже подняли головы и равнодушно взглянули на Игоря. Он заревел еще громче, потянув мать от этого места.
"Ну че уставились? Бабу не видели?" - крикнул кривой. Узбеки отвели взгляды, их спины послушно согнулись. Немцы будто не слышали и продолжали обмениваться репликами, пока один из них, по-видимому старший - высокий, белокурый и мосластый, - не прикрикнул на товарищей.
Игорь потащил мать за руку от этого места, но она подошла к кривому и о чем-то спросила. Его лицо будто разделилось надвое - если рот недоверчиво осклабился, то глаз масляно заулыбался. Похоже, он понял ее вопрос по-своему и попытался взять ее за локоть, но мать отступила назад, отдернула руку...
"Ты же видел: они тебя не узнали, - сказала она, когда они вернулись домой.
– Значит, это не они приходят к тебе ночью, правильно?"
"Нет, это они!" - упрямо сказал Игорь.
Через много лет они не раз вспоминали о том, что случилось возле рынка. Мать однажды сказала: там были узбеки, таджики, а также туркмены, мобилизованные на работу. Не знаю, правда это или просто анекдот, но, если их брали на фронт, то они или сразу погибали, или попадали в плен. Некоторых немцы возвращали к нашим окопам, повесив им на грудь таблички: для нас не пленный, для вас не солдат...
Наверно, мне это только казалось, ответил он матери, но тогда я мог бы точно сказать про каждого: вот этот садился рядом, на край моей койки, а этот подальше, в углу. А третий пришел в первый раз.
Тогда для меня все остается непонятным, вздохнула мать. Еще до того, как мы их встретили, ты верно описал этих несчастных. Я до сих пор это помню. Будто видела их твоими глазами. Нет, все-таки ты или что-то недоговариваешь, или... Может, ты все-таки где-то видел их без меня?
– Нам о них рассказывал Мансур, - отвечал он.
– Получается, я сначала увидел их во сне, а уж потом наяву.
– Но ты понимаешь, что такого просто не может быть, - восклицала она. Ты просто внушил себе, слушая бредни Мансура, будто в нашем бараке поселились привидения. Как если бы мы жили в старинном фамильном замке. Тогда ты был маленький, но сейчас ты зрелый, образованный, разумный мужчина!
Ее отец до войны преподавал в Киевском университете политэкономию, мать была учительницей истории в школе, и у их единственной дочери было сугубо атеистическое мировоззрение. Вот почему в ее толковании снов о какой-то мистике не могло быть и речи.
Между тем его сновидения с узбеками возобновились. Только теперь они стали более сумбурными и неразборчивыми.
Он плакал по ночам, не давая спать соседям. Они стучали в стену, в тонкие дощатые перегородки.
(Кажется, Мансур никогда не стучал.)
Тогда мать ложилась рядом на узкую койку и так лежала на боку до самого утра.
Во всех бараках стояли одинаковые железные кровати, предназначенные скорее для монашеских келий. Они были привинчены к полу, поэтому их невозможно было поставить рядом.
С работы она приходила поздно вечером, разогревала на "буржуйке" еду, гладила и стирала, читала сказку на ночь, роняя голову и засыпая на табурете.
А рано утром убегала на завод, стараясь его не разбудить.
Однажды она попросила коменданта, потертого, как его френч с бренчавшими медалями, сдвинуть койки вместе. Он ответил не сразу, сначала оглядел мать сверху донизу, обнажив редкие, желтые вперемешку со стальными зубы... Она взгляд не отвела и тоже смотрела в упор, сузив глаза, играя желваками под обтянутыми скулами, отчего он насупился и сказал, что в других бараках тоже есть дети, но жалоб или замечаний нет. А вот койки воруют. Не далее как вчера в одном бараке унесли койку вместе с матрацем. Вырвали с мясом из пола и унесли. А до этого унесли бачок для питьевой воды вместе с кружкой и цепочкой. И еще взяли моду воровать радио.