Ужас в Белом Доме
Шрифт:
На том конце линии повесили трубку. Эрнест машинально отметил на бумажке время окончания разговора — 11:07. Они беседовали ровно четыре минуты.
— Ну и ну! — в распахнувшейся двери глазам Уолгрина предстало взволнованное лицо секретарши. — Я записала каждое слово! Вы думаете, он это всерьез?
— Вполне, — кивнул Уолгрин.
Эрнесту Уолгрину было пятьдесят четыре года, и физическое его самочувствие на остаток этого безумного дня пришло в расстройство, подобного которому доселе он не испытывал. Весь его организм словно бунтовал против того, чтобы подобные вещи случались в столь неподходящее
— Какие будут указания, мистер Уолгрин? — голос секретарши вернул его к действительности.
— Прежде всего временно переведем ваше рабочее место вниз, в холл — кто знает, что могут устроить здесь эти маньяки, и не дай Бог, пострадает кто-то из тех, кого все это абсолютно не касается.
— Вы считаете, вам звонил маньяк?
— Нет, — ответил Уолгрин. — И именно поэтому я и собираюсь удалить вас отсюда.
К его огорчению, полиция ухватилась как раз за версию о маньяке. Капитан из управления прочел ему лекцию, в которой Уолгрин без труда узнал их служебную инструкцию о терроризме. Хуже того — инструкция была старая.
Капитана из управления звали Лапонт. Возраста он был примерно того же, что и Уолгрин, но на том сходство и заканчивалось: рядом с худощавой, подтянутой фигурой Уолгрина волнующуюся плоть полицейского чина удерживал, казалось, только темно-синий мундир. До Уолгрина капитан снизошел лишь по той причине, что тот был важной шишкой в деловых кругах. Говорил он с ним так, будто произносил речь о психологии преступного мира на обеде в дамском благотворительном обществе.
— Итак, мы имеем дело с террористом-маньяком, которого не пугает даже смерть, — глубокомысленно заключил страж порядка.
— Не совсем так, — возразил Уолгрин. — То есть все террористы утверждают, что их не пугает смерть, но в действительности это редко бывает.
— Инструкция указывает на это как на типичное обстоятельство.
— Вы говорите об инструкции Службы безопасности по борьбе с терроризмом, — устало ответил Уолгрин. — Которую признали устаревшей сразу после ее принятия.
— Да по телевизору только и говорят о том, что террористы не боятся умирать! Вчера, например, в программе новостей — я сам слышал.
— Тем не менее это не так. И в любом случае я не думаю, что мы имеем дело с террористом.
— Да их сразу можно узнать!
— Капитан Лапонт, все, что я хочу узнать у вас — что конкретно намерены вы предпринять для спасения моей жизни?
— Мы обеспечим вам надежную охрану... Организуем, с одной стороны, систему защитных мероприятий, с другой — постараемся пресечь действия террориста в зародыше...
— Что именно вы намерены делать?
— Я же только что сказал вам, — капитан тяжело дышал от возмущения.
— Если можно, прошу подробней.
— Вам будет сложно понять.
— Ничего, попытаюсь.
— Там много... специальной терминологии.
— Можете начинать.
— Ну, прежде всего мы поднимем папки с ОД...
— То есть с оперативным досье, отыщете имена и адреса всех в близлежащих районах, кто когда-либо и почему-либо угрожал своему ближнему, и будете расспрашивать их, что они делали такого-то числа в три минуты двенадцатого, и если чей-то ответ покажется вам странным или не заслуживающим доверия, вы будете доставать его до тех пор, пока он не скажет вам что-нибудь, что, по вашему мнению, сможет заинтересовать прокурора. А тем временем те, кто угрожал мне, преспокойно меня угрохают.
— Это типичный случай негативного мышления, мистер Уолгрин.
— Капитан, поймите — я уверен, что ни одного из этих людей вы не сможете найти в ваших папках. Я бы лично обратился к вам с просьбой о постоянном наблюдении и сборе оперативных данных на тех, кто имеет кое-какой опыт в обращении с огнестрельным оружием. И если повезет — мы сможем предотвратить первую попытку покушения на мою жизнь, а заодно выяснить имена возможных убийц. Я думаю, что они повторят попытку — именно возможность повторной атаки делает их шансы серьезнее, но одновременно они становятся более уязвимыми — им неизбежно придется выдать себя, в крайнем случае свои связи...
— Во-вторых, — гнул свое капитан, — мы разошлем всем постам Бво — бюллетень всеобщего оповещения...
Не дождавшись окончания фразы, Уолгрин покинул здание управления. Толку от них, что и говорить...
Дома он сообщил жене, что должен будет на несколько дней уехать. В Вашингтон. Милдред слушала его, восседая за щербатым жерновом гончарного круга и меланхолически разминая пальцами красноватый глиняный ком. Под нежарким весенним солнцем кожа ее порозовела, и выглядела она здоровой и абсолютно очаровательной.
— Ты сногсшибательно выглядишь, дорогая!
— Ах, перестань, пожалуйста! Я похожа черт знает на что! — но в глазах Милдред дрожали искорки смеха.
— Ты знаешь, с каждым днем я все отчетливей убеждаюсь, что, женившись на тебе, сделал самый верный шаг в своей жизни! Точнее — мне просто незаслуженно повезло!
И она опять улыбнулась... и в этой улыбке жены было столько жизни, что смерть, которая — он знал — уже стоит у порога, и старая формула «все там будем» не делала мысль о смерти привычнее — казалась рядом с этой улыбкой только старым, беззубым призраком.
— Ну, Эрни, я тоже удачно вышла замуж.
— Но не так удачно, как я!
— Нет, думаю, почти так же, милый!
— Знаешь, — произнес он как можно более буднично — но не слишком, чтобы Милдред не уловила в его тоне наигранности и, не дай Бог, не заподозрила что-то, — я бы, пожалуй, управился с вашингтонским проектом недели за три ... если... если бы...
— Если бы я поехала куда-нибудь отдохнуть?
— Да, — кивнул он. — Может, к твоему брату в Нью-Гемпшир...
— Тогда уж лучше в Японию.