Ужас в музее
Шрифт:
Теунис замолчал. Услышанное окончательно сбило меня с толку, и я сидел, широко раскрыв глаза. Наконец он снова заговорил:
— Ну, Сингл, теперь, я думаю, ты понимаешь, как тут все завязано. Нам нет необходимости погружаться в эти мифы глубже, чем того требует данный случай, однако я должен заметить, что, согласно древним поверьям, именно сейчас идет так называемый год Черного Козла — год, когда чудовищные ужасы из Потусторонней Бездны якобы насылаются на землю, принося неисчислимые бедствия. Нам не дано знать, как именно они себя проявят, но есть все основания полагать, что в деле будут замешаны всякого рода видения и галлюцинации. Скверно, что ты впутался в эту историю. Она может плохо кончиться, и я умоляю тебя быть настороже. Но прежде всего я хочу воспользоваться советом старины Иерглера и попытаться увидеть это
Я чувствовал себя сбитым с толку еще более, нежели прежде.
— Но как могут живые существа Извне существовать среди нас? — воскликнул я. — И откуда нам знать, что они действительно существуют?
— Ты рассуждаешь с точки зрения обитателя нашей крошечной планеты, — возразил Теунис. — Но ты же не станешь утверждать, что известный нам мир является мерилом Вселенной. Перед самым нашим носом мелькают объекты, которые нам и не снились. Современная наука резко расширила границы познания и доказала, что мистики были не так уж далеки от истины…
Неожиданно я понял, что больше не могу глядеть на фотографию; мне захотелось сжечь ее. Меня обуял космический ужас; он гнал меня прочь от этого чудовищного снимка, ибо я смертельно боялся, что смогу узнать какой-нибудь из изображенных на нем объектов.
Я взглянул на Теуниса. Он склонился над старинной книгой с очень странным выражением на лице. Потом выпрямился.
— Давай отложим это дело на завтра. Я устал строить догадки, устал удивляться. Я возьму на время гемму из музея и сделаю все, что в моих силах.
— Как хочешь, — ответил я. — Тебе нужно будет ехать в Кройдон?
Он кивнул.
— В таком случае мы отправимся вместе, — решительно заявил я.
III
Я не вижу никакой необходимости в подробном изложении событий последующих двух недель. Для меня они заключались в непрекращающейся борьбе между безумным желанием вернуться к загадочному древу иллюзий и свободы и не менее безумным страхом перед этим непостижимым феноменом и всем, что с ним связано. То, что возвращение мое так и не состоялось, произошло не столько из-за моего нежелания, сколько по чистой случайности. Между тем я знал, что Теунис проявляет исключительную активность в неких изысканиях самого странного толка — изысканиях, включавших в себя тайную поездку в автомобиле и возвращение в условиях величайшей конспирации. Несколько слов, брошенных им вскользь по телефону, дали мне понять, что ему удалось раздобыть загадочный предмет весьма древнего происхождения, упоминавшийся в том старинном фолианте как «Гемма», и что он изыскивает средства применения этого предмета к оставленным мною фотографиям. Он также обмолвился о «поляризации», «преломлении» и «неизвестных науке углах времени и пространства» и добавил, что мастерит какой-то аппарат вроде камеры-обскуры для изучения загадочных фотоснимков с помощью геммы.
На шестнадцатый день я получил тревожное известие из кройдонской лечебницы. Теунис находился там и желал немедленно меня видеть. Его хватил какой-то странный удар: друзья нашли его распростертым ниц в бессознательном состоянии у себя в комнате, куда они прибежали, услышав крики, исполненные смертельного ужаса и страдания. Несмотря на слабость и беспомощность, Теунис пришел в сознание и горел нетерпением сообщить мне что-то важное, а также попросить меня о выполнении поручения, не терпящего отлагательства. Вот и все, что мне передали из лечебницы по телефону. Не прошло и часа, как я сидел у постели больного, не переставая удивляться тем изменениям, какие претерпели черты его лица за столь короткое время в результате волнений и нервного напряжения. Теунис начал с того, что попросил сиделок оставить нас вдвоем.
— Сингл! Я видел ее! — Голос его звучал хрипло и неестественно. — Ты должен немедленно уничтожить все снимки. Я взглянул на ее истинный облик и тем самым вернул ее туда, откуда она происходит, но снимки все равно лучше сжечь. То дерево больше никогда не появится на холме — во всяком случае, я надеюсь на это, — пока через многие тысячи веков вновь не наступит год Черного Козла. Теперь ты вне опасности — и человечество тоже.
Он замолчал, переводя дыхание, а потом продолжил:
— Вытащи гемму из камеры и положи ее в сейф — шифр тебе известен. Она должна быть возвращена туда, откуда я ее взял, — ибо наступит время, когда она снова потребуется для спасения мира. Пока я нахожусь здесь, мне будет спокойнее, если я буду знать, что она в надежном месте. Не вздумай глядеть в аппарат — иначе она разделается с тобой так же, как со мной. И сожги эти чертовы снимки… тот, что в камере, и все остальные…
На этом месте Теуниса оставили силы, он откинулся на подушку и закрыл глаза. Вошли сиделки и знаками попросили меня удалиться.
Еще через полчаса я уже был у него дома и с любопытством разглядывал продолговатый черный ящик, установленный на столе в библиотеке. Рядом валялся опрокинутый стул. Ветер, врываясь в открытое окно, ворошил и кружил по комнате разрозненные листы бумаги. Рядом с ящиком я заметил конверт из-под фотографий, и странное чувство охватило меня. Всего несколько секунд потребовалось мне для того, чтобы осмотреть аппарат и открепить от одного его конца самый первый снимок дерева, а от другого — небольшой прозрачный кристалл цвета янтаря, обточенный под самыми немыслимыми углами. Прикоснувшись к нему, я ощутил неприятные теплоту и покалывание, и мне пришлось побороть отвращение, убирая его с глаз долой в настенный сейф Теуниса. Держа в руках снимок, я испытывал противоречивую гамму чувств. И когда он уже лежал в одном конверте с остальными, меня не оставляло болезненное желание извлечь его оттуда, впиться глазами, броситься вон из комнаты и бежать к холму — туда, где находился изображенный на нем объект. Характерные изображения линий на отдельных деталях снимка то и дело всплывали у меня в памяти… За одними изображениями таились совсем другие… непостижимые тайны в полузнакомых обличьях… Но одновременно во мне действовал и противоположный, более здоровый инстинкт — это был ни с чем не сравнимый страх; именно он дал мне силы поспешно развести огонь в камине и бросить туда проклятый конверт, который вскоре на моих глазах превратился в пепел. При этом я понимал каким-то шестым чувством, что мир наконец-то очистился от ужаса, на краю которого трепетал; ужаса, который не стал менее чудовищным от того, что я не знал, в чем его суть.
Мне так и не удалось составить себе сколько-нибудь ясного представления о причине постигшего Теуниса удара, да я и не осмеливался как следует задуматься над этим. Примечательно, что у меня не возникло и тени желания поглядеть в камеру, пока я не вынул из нее гемму и фотографию. То, что можно было разглядеть на снимке через древний кристалл, используя его как своего рода увеличительное стекло, не предназначалось — в этом я почему-то был уверен — для восприятия человеком, желающим остаться в здравом уме. Что до меня, то я уже стоял бок о бок с этим феноменом и находился под воздействием его чар в тот момент, когда он пребывал на том дальнем холме в виде дерева и нездешнего ландшафта. И у меня не возникало ни малейшего желания увидеть подлинный облик того ужаса, которого мне чудом удалось избежать.
Ах, если бы я так и остался в блаженном полуневедении! Я мог бы спокойнее спать по ночам. Однако судьбе было угодно, чтобы, прежде чем выйти из комнаты, я остановил свой взгляд на кипе бумаг, шуршавших на столе возле черного ящика. Все листы были чистыми, за исключением одного — на нем был рисунок, наспех сделанный карандашом. Я сразу вспомнил слова Теуниса о возможности зарисовать тот кошмар, что будет выявлен с помощью геммы, и хотел было отвернуться от рисунка, но мое благоразумное намерение не устояло перед врожденным любопытством. Искоса взглянув на рисунок, я увидел неровные, торопливые штрихи, обрывавшиеся в том месте, где моего приятеля хватил ужасный удар. Потом, как бы назло самому себе, я посмотрел прямо на запретное изображение — и лишился чувств.