Ужас. Вдова Далила
Шрифт:
Весь день он проводил растянувшись на кровати; ночью спал довольно хорошо, беспокоил его только свет электрической лампочки над головой. Но мало-помалу Коша начал раздражать постоянный надзор. Насколько прежде его страшило полное одиночество, настолько сильно он жаждал его теперь. Мысль, что за каждым его жестом, за каждым его движением следят, была ему невыносима, и в нем постепенно начало зарождаться сомнение, сначала слабое, но с каждым часом становившееся все сильнее и мучительнее. «Почему? На основании каких улик меня арестовали?» — спрашивал он себя.
Конечно, репортер отчасти догадывался, что было причиной его ареста, но до сих
Порой репортеру приходило в голову, что он с самого начала находится во власти каких-то неведомых ему сил. Не следил ли кто-нибудь за ним в ту ночь, когда было совершено преступление? Он старался припомнить всех, кого видел на улице, в ресторане, в гостинице. Кто оно, то таинственное существо, которое в течение четырех дней следовало за ним как тень? И вновь чувство неизвестности приводило его в ужас.
Мысль о том, что за ним следили, — мысль, которую он сначала считал неправдоподобной, стала казаться ему возможной, потом очень вероятной и, наконец, единственно верной…
«Значит, — думал он, — я прожил четыре дня, не догадываясь о том, что меня всюду кто-то сопровождает! Этот человек или неведомая сила, вероятно, даже направляли меня! Кто знает! Может быть, я был во власти этой силы еще до того, как вошел в дом убитого? Не она ли внушила мне мысль о том, что нужно разыграть всю эту комедию? Что, если я все еще нахожусь в ее власти? В таком случае это она диктует мне поступки и слова…
Через стены тюрьмы неизвестный управляет моей волей, а я, человек живой, действующий и мыслящий, только жалкая тряпка в его руках? Мне лишь кажется, что я сам решаю, как мне поступить! Так, значит, если бы ему вздумалось завтра или через час заставить меня сознаться в преступлении, которое я никогда не совершал, изгладить в моей памяти все подробности этой ночи… я опять покорюсь?..»
Возбуждение репортера росло с каждой минутой. Кош принимался нервно писать, вспоминая все события последних дней, и перечитывал написанное, чтобы убедиться в логической связи фраз. Кош страшился всего таинственного; он не решался отрицать влияние духов на поступки людей, их невидимое присутствие в мире живых, их вмешательство в человеческую жизнь.
Все эти страхи и размышления приводили его в странное состояние. Он слабел и готов был покориться судьбе. Кош говорил себе: «Если я сам стал причиной того, что со мной случилось, то я смогу распутать клубок. Но если моими действиями управляли какие-то таинственные силы, если я был только орудием в их руках, тогда, что бы я ни предпринял, я ничего не добьюсь, потому как буду в состоянии делать лишь то, что продиктуют мне сверхъестественные силы, которым я должен подчиняться».
Кош жил в каком-то сне, безучастный ко всему, и терпеливо ждал подтверждения своих подозрений. Благодаря этому безразличию он стал спокойнее, и когда на третий день его посадили в карету, чтобы везти на допрос, то у него был такой вид, что сторожа подумали, будто одиночество сломило его волю и через четверть часа он во всем сознается.
IX
Томление
Обычно принято представлять
Онэсиму Кошу эти тонкости были хорошо известны, и он затеял всю эту историю исключительно с целью как можно точнее описать их.
Судья, с которым ему пришлось иметь дело, вопреки всяким стереотипам, оказался маленьким толстым человечком с добрыми глазками, как бы смеющимися за круглыми очками. Он посадил журналиста перед собой и начал перебирать бумаги, искоса бросая на репортера проницательные взгляды. Этот осмотр исподтишка действовал Кошу на нервы, и он забарабанил пальцами по шляпе, лежавшей у него на коленях.
Человек может скрывать свои мысли, притворно улыбаться, сохранять, невзирая ни на что, такое спокойствие, что ни один мускул не дрогнет на его лице, может даже справиться с бледностью или краской на щеках, но его руки не умеют лгать. Своими руками мы владеть не умеем, наша воля бессильна над ними, руки всегда предают нас, поэтому судья не спускал глаз с рук Коша. Когда он увидел, что они задрожали, он понял, что пора нанести первый удар; когда же увидел, что пальцы подозреваемого конвульсивно сжались, он поднял голову и начал допрос с нескольких необходимых формальностей: имя, возраст, профессия и тому подобные детали, потом вновь погрузился в изучение бумаг. Кош тем временем терял терпение. Он нервно сжал руки в кулаки. Тогда судья, считая, что момент наступил, без дальнейших промедлений обратился к нему:
— Не могли бы вы объяснить мне, почему вы так внезапно ушли из дома? И как получилось, что вас три дня назад нашли в захудалой гостинице на улице Орлеан?
Это вступление было столь неожиданным для Коша, что он отозвался не совсем твердым голосом:
— Прежде чем ответить на этот вопрос, мне хотелось бы узнать, по какому поводу я нахожусь здесь.
— Вы находитесь здесь потому, что убили старика Форже, проживавшего на бульваре Ланн.
Кош вздохнул с облегчением. До этой минуты он все время возвращался к своей первой мысли: «А что, если меня обвиняют в связи с каким-нибудь другим преступлением!» Поэтому он ответил с изумлением, слишком хорошо подготовленным, чтобы выглядеть натуральным:
— Однако это уже слишком! — И через мгновение прибавил: — Милостивый государь, при всем желании доставить вам удовольствие я не считаю возможным признать себя виновным в преступлении, которого не совершал.
— Я вернусь к своему первому вопросу; если вы на него ответите и докажете свою невиновность, я вас немедленно освобожу.
«Ловко подстроено, — подумал Кош. — Отличное начало для моей будущей статьи».
И, взвешивая каждое слово, он проговорил:
— Извините, господин судья, но вы, кажется, путаете роли: не я должен доказывать свою невиновность, а вы — мою виновность. Установив, таким образом, наши взаимные отношения, я согласен отвечать на все вопросы, которые вы пожелаете мне задать, но с условием, что они не будут затрагивать чести и спокойствия третьих лиц.