Ужасная саба и ее хозяин
Шрифт:
— Выпорите, хозяин Эйдан. Я заслужила и такое наказание, — она уставилась на него со всей своей безмерной надеждой. Ну ведь правда, если бы он ее выпорол, то и сердился бы меньше, и она сама ощущала бы себя куда мене виноватой. Это было бы намного лучше жесткого секса сейчас. Самое правильное. Куда лучше, чем раздирать себе руки ногтями. Куда больше для них обоих.
"Лейтис, девочка моя. Ну что ты делаешь? Зачем?" — мысленно взмолился Эйдан. Потому что сказал чистую правду: действительно все еще хотел, выдрать, как сидорову козу, потом обнять, поцеловать и приковать к кровати за ногу, чтобы с ней точно ничего не случилось больше. И его это
От мысли, что он мог потерять Лейтис сегодня, хотелось выть. И он понятия не имел, чего ожидать от себя самого, когда чувствует себя вот так. И сдерживался, сдерживался, старательно сдерживался. Пытался придумать способ разрешить ситуацию иначе, мягче, проще. Сначала он надеялся, что поможет этот разговор, потом — что всем станет легче, если он просто выскажет ей, насколько сердится и переживает. И пообещал выпороть ровно для того, чтобы честно высказать то, что лежит у него на душе, чтобы на том и успокоиться. И такого ответа от Лейтис не ожидал вовсе, тем более не ожидал — что начнет всерьез обдумывать, что может и правда… выпороть и не мучить Лейтис чувством вины, собственным сдерживаемым гневом и тяжестью всей ситуации. Потому что вовсе не успокоился до сих пор.
— Ты уверена, девочка? — спросил он не сразу, через несколько мгновений, когда смог справиться с переживаниями. Это будет больно и неприятно. Он не хотел делать ей больно и неприятно… но если иначе никак не получается… И все же он не мог не переспросить, хотя уже чувствовал, что Лейтис ухватилась за этот ремень, как за соломинку, понадеявшись, что, хотя и будет больно, потом наконец станет легче, им обоим. И Эйдан надеялся на то же самое, и честно ей признался: — Мне точно… полегчает. Но я это сделаю, только если и тебе тоже так будет лучше. Лейтис… меньше всего на свете я хочу, чтобы тебе было плохо. И больше всего на свете боюсь, что с тобой случится что-то плохое, — он снова провел рукой по ее волосам, по ее замечательным, самым любим волосам, таким же любимым и неповторимым, как вся она. И очень надеялся, что Лейтис сейчас чувствует это: как сильно он ее любит.
— Я слишком виновата, — она судорожно вздохнула. — Я так виновата, что мне и этого кажется мало… Я… Вы… Может нам станет хотя бы полегче, если вы меня по-настоящему накажете. Пожалуйста, хозяин Эйдан.
Это взгляда и этого голоса, ее мольбы Эйдан вынести просто не мог. Пожалуй, он бы ей отказал, только если бы Лейтис сейчас просила сделать ей сепукку, по яматанской традиции. А все остальное… что угодно.
— Хорошо, — тихо сказал Эйдан, кивнув, наклонился, коснулся губами ее губ, приобнял, погладив по спине. — И конечно станет легче, нам обоим станет. Сначала будет больно, а потом станет легче… — он поцеловал ее снова, а потом встал, чтобы достать из шкафа подходящий ремень.
Не ровно ли об этом он думал сегодня? Думал, но не стал объяснять инспектору Хоббу, побоявшись, что тот не поймет. Нельзя, чтобы все их переживания стояли между ними — его злость на Лейтис, ее вина перед ним. Черные, ядовитые переживания, которые будут разъедать их изнутри, будут разъедать их отношения, если их не выплеснуть. Которые принесут намного больше вреда, чем проступок Лейтис, чем любое наказание за него.
Сейчас он ее накажет, а потом обнимет. Крепко и нежно, сильно, никуда не отпустит. Никогда. Ни за что. И будет рассказывать ей, какая она самая любимая, самая замечательная, самая лучшая для него. Как сильно, невыносимо сильно она ему нужна. От предвкушения этого "потом" тоже было легче. Взять гладкий серый ремень, без клепок и тонко прошитый, сразу сложить его вдвое. Одним движением развернуть стул, поставив посреди комнаты, потому что на нем было удобнее, чем на слишком мягкой кровати. Подойти к Лейтис, все еще сидевшей на полу и завороженно смотревшей на него. Паршивке, несносной девчонке, которая так страшно его сегодня напугала. Славной, родной, очень виноватой и несчастной. Протянуть ей руку, чтобы помочь подняться на ноги.
Она поднялась и скинула с себя тонкий халатик.
— Спасибо, хозяин Эйдан. Бейте так, чтобы стало легче и вам и мне. Я не боюсь… — тут Лейтис осеклась и поправилась: — не настолько боюсь боли, как испортить то, что у нас есть.
— Спасибо, моя хорошая. Ты все понимаешь, лучше всех… — ответил Эйдан и тут же ее обнял, прижав к себе, зарылся носом в волосы, поцеловал в висок, чтобы выразить свои чувства, справиться с ними, сосредоточиться. Чтобы сделать все хорошо. Переживания, самые противоречивые, от нежности до ярости, вскипали у него внутри с новой силой уже оттого, что в руке теперь был ремень, и ему было сложно понимать, что чувствует Лейтис. Он знал только, был уверен наверняка, что она говорит искренне. И за это был ей бесконечно благодарен. — Все будет хорошо. Накажу от души, потом прощу, тоже от души, потом будет хорошо… Иди сюда, ложись ко мне на колени, — он подвел ее за руку к стулу, уселся, расставив ноги, и мягко потянул ее к себе.
— Да, хозяин Эйдан, — Лейтис улеглась, выставив напоказ свою нежную, беленькую попку, пока что нигде не зарозовевшую от ударов, и Эйдан не мог не отреагировать на нее так, как реагировал всегда — он хотел ее. Сначала выпороть, а потом заняться любовью. Его девочка, его саба, его Лейтис — всегда. Ничто и никто не может этому помешать, не может их этого лишить… Было так странно, что он не разбирает ее эмоций за своими, но их пока еще не установившуюся, хрупкую связь — чувствует, как никогда.
Слегка поерзав, чтобы принять удобное положение, Лейтис замерла, и Эйдан придержал ее, чтобы было удобнее, ощутил, как она расслабилась в его руках, будто он не пороть ее собирался, а затевал что-то более приятное. И на какой-то миг снова испугался — что, возможно, она так доверчива потому, что не понимает, как это, когда будет больно от его рук, сказала, будто согласна, но не понимает. Он замер, стиснув ремень в руке со всей силы, и тут Лейтис сказала:
— Я готова, хозяин Эйдан. Я готова принять наказание из ваших рук. Даже если буду кричать, я все равно готова, потому что заслужила.
"Надеюсь, что так, милая… и все будет хорошо", — подумал он. Эйдан не собирался бить сильно, но собирался бить больно, чувствительно, иначе во всем это не было смысла. И волновался, будто впервые в жизни порол живого человека. Потому что это была Лейтис, его любимая девочка, его саба, самая драгоценная, паршивка невозможная, из-за которой он чуть не поседел сегодня от волнения, когда она сбежала и нашлась с обвинением в покушении на убийство. Он так ее любил, так за нее переживал, так хотел сейчас выдрать ее по этой прекрасной попке как следует, чтобы неповадно было.