Ужасные невинные
Шрифт:
Я мог бы переодеться в свои вещи, но предстать перед сочинительницей crimi в халате вовсе не зазорно, напротив – это жест доверия, моего доверия к семье Лягушонка и доверия Анны Брейнсдофер-Пайпер ко мне самому, тактичному старшему другу, который никогда не сделает плохо ее дочери. Я и сейчас уверен: ничего дурного не произошло, совершенное мной – благо. Не знаю, как насчет Лягушонка, для Анны же оно несомненно.
…Я не сразу нахожу ее.
Дом слишком велик. Муки пригрелся у меня на руках, вместе с ним мы спускаемся вниз, по широкой лестнице из светлого
Гостиная пуста, но я не отчаиваюсь, у сочинительницы crimi, тем более преуспевающей, должен быть свой собственный рабочий кабинет. Он обнаруживается рядом с гостиной, дверь в него приоткрыта, что можно считать приглашением. В узкую щель я вижу Анну, сидящую за компьютером, пальцы так и летают по клавиатуре. Сидящая за компьютером Анна еще более привлекательна, чем Анна, ведущая «Пежо».
Я деликатно стучу по двери костяшками пальцев, Анна отрывается от монитора и поднимает голову.
– Кирстен? – спрашивает она.
Что это еще за Кирстен? что такое – Кирстен?
– Это я, Анна. Я – Дэн. Можно войти?
– Конечно, входите! – после секундного замешательства говорит Анна. – Я подумала, что это наша кухарка… Рада вас видеть, Дэн.
– Значит, у вас есть кухарка? – такой поворот событий не очень нравится мне, наличие в доме еще и кухарки неприятно меня поражает.
– Да. Кирстен. Она же домработница, она же горничная, она же богиня домашнего очага, – почему-то начинает оправдываться Анна. – Мне одной тяжело вести хозяйство, без нее мы бы совсем пропали.
– И потом – ваша работа, – поддакиваю я. – Она, наверное, отнимает слишком много времени.
– Слишком. Я принадлежу своей работе, я – ее раб. Не думайте, я не жалуюсь, я очень люблю свою работу. Очень.
– Я понимаю. Вы, наверное, очень популярная писательница.
– У меня приличные тиражи, – скромничает Анна.
– Катя… Катя сказала мне, что вы – звезда криминального жанра.
– Правда? – Щеки Анны вспыхивают румянцем, она явно взволнована. – Она так и сказала?
– Да.
– Моя девочка… А мне казалось, она… она терпеть не может. Меня и все то, что я делаю.
– Вам казалось. – Я все еще поглаживаю Муки, приклеившегося к моим рукам.
– Это ведь всего лишь странный, губительный подростковый возраст, да?
– Да.
– Это ведь из-за свойственного всем подросткам чувства противоречия, да?
– Да.
– А на самом деле она добрая девочка, да?
– Да.
– Добрая, трепетная и ранимая.
– Да. Я называю ее Лягушонком – иногда…
– Лягушонком? – Анна удивленно приподнимает брови: сначала левую, потом – правую.
– Это всего лишь проявление ласки. Проявление любви.
Я ловлю себя на том, что разговариваю с Анной, как разговаривают с неразумными, не понимающими русского иностранцами, которые, как известно, – как дети. Снисходительность, четкая артикуляция и использование странных логических и стилистических конструкций. «Проявление ласки. Проявление любви» – гы-гы, бу-га-га, нахх! Мне не стоит забывать, что Анна – русская. Это только пишет она по-английски и по-немецки и живет в Швеции и со шведом. Но на самом деле – она русская. Относится ли этот факт к числу тех, которые обычно замалчивают авторы монографий о популярных сочинительницах crimi?..
– Лягушонок… Как удивительно!
– А по-моему – нежно. А как вы называете ее? Анна задумывается.
– Детка. Девочка. Доченька. Малыш. Не слишком оригинально, правда?
– Не слишком. – Я беспощаден, но именно таким и должен быть старший, всепонимающий, терпеливый и терпимый друг несносной Лягушонка.
– Зайчонок. Мышка. Рыбка. Птичка. Когда ей было восемь, ей особенно нравилась именно птичка. Птичка моя.
– Отдает передвижным зоопарком, посетившим провинцию.
– Да-да, я понимаю. Я была не очень хорошей матерью. Работа отнимала слишком много времени. Русский может утвердиться на Западе только при одном условии…
– При каком же?
– Если будет работать на износ. И если забудет, что он – русский.
– И вы забыли?
– Увы, – Анна разводит руками. – Лягушонок…
Лягушонок не дает мне забыть. Она очень русская. И очень хочет быть русской. И чтобы все остальные были русскими. Все. Весь мир.
– Это-то мне в ней и нравится, – я дружески улыбаюсь Анне, мне хочется сделать что-нибудь приятное для нее. А сделать приятное – означает похвалить ее малолетнюю сучку дочь.
– Только это? – Анны улыбается мне еще более дружески.
– Не только.
– Мы можем быть откровенны?..
– Конечно.
– Ваши отношения… – Анна – сочинительница crimi, а не сочинительница порнороманов, именно поэтому вопросы ее полны многоточий, полны умолчаний.
– В наших отношениях нет ни капли грязи. Они чисты, Анна. Мне очень нравится ваша дочь. И я никогда ее не обижу. Никогда.
– Кстати, где она, Дэн? Где наша… Лягушонок?..
В кабинете Анны есть на что посмотреть. Это довольно большая комната с широким окном, выходящим в крошечный садик, с камином, со стенами, обшитыми искусно состаренным деревом, ничего от безликого дизайнерского хайтека всего остального дома. Множество самых невероятных географических карт и литографий. Множество книг, среди них, судя по корешкам, есть настоящие раритеты. Пол выстлан ковром с коротким ворсом, расцветка и причудливо переплетающиеся экзотические фигуры на нем заставляют меня вспомнить кенийку из франкфуртского аэропорта. В глубоких нишах, разделяющих книжные стеллажи, стоят:
старинная ваза (то ли японская, то ли китайская);
ручная мельница для кофе, тоже старинная;
старинная же музыкальная шкатулка; копье, украшенное перьями, кожей и бусинами, еще более старинное;
скульптура какого-то (то л и нубийского, то ли нигерийского) божества.
Есть еще головы животных, прикрепленные к щитам из того же дерева, каким обшиты стены: лев, зебра и антилопа, не та ли это антилопа из которой был скроен саквояж Август – Билли? Все может быть. Обстановка кабинета с головой выдает Анну – любительницу путешествий, Анну – собирательницу древностей, Анну – бесстрашную охотницу. Вопрос лишь в том, насколько это соответствует действительности.