Ужасный век. Том I
Шрифт:
— Совсем немного.
— Тебе окажут помощь. И не скромничай в том доме, прошу! Ты верный и талантливый слуга Балеарского королевства, а такие люди достойны лучшего.
Хоть дерьма Фидель сегодня хлебнул порядочно, слышать такое от самого третьего секретаря Тайной канцелярии было восхитительно. Лучше ночи с той девкой. Почти не хуже памятника на площади!
Карета вскоре остановилась. На прощание Лопе де Гамбоа сказал:
— Хорошенько наберись сил! Завтра вечером у тебя очень важная встреча. Очень важная! Доброй ночи.
Гамбоа вышел, а экипаж покатился
Тело обмякло, Фидель буквально растёкся по мягкому сиденью. Лишь теперь он ощутил смертельную усталость. Бастард отличается от законного отпрыска тем, что просто так от судьбы получает немногое. Ублюдок должен сам всё заслужить.
Тремонские псы сгинули. Отправились кто к Нечистому, кто в застенки Тайной канцелярии — это ещё хуже. А вот Фидель был жив, практически невредим. И карета везла его в новый этап жизни.
Глава 12
Клас ван Вейт не был лишён тяги к приключениям — иначе не путешествовал бы по Ульмису так много. Однако приключений балеарских ему хватило на годы вперёд.
Потребовалось много выпить, чтобы оправиться от событий на гондоле. И даже не только выпить: Фидель угостил лимландца зёрнышком маковой смолы. Прежде Клас ван Вейт избегал этой субстанции, поскольку видел много портовых городов — а потому и много людей, коих привычка к такого рода курению привела на дно более глубокое, чем океанское.
Но в этот раз отказаться он не смог.
Художник плохо помнил, как они провели остаток вечера: были в дорогой таверне и ещё более дорогом борделе, это точно. Прочее напрочь стёрлось из памяти, и ещё несколько последующих дней остались слегка в тумане.
Теперь лимландский мастер менее всего желал будоражащих событий. Герцог Тормалесо отнёсся к нему с пониманием: уже неделю не вызывал к себе, не требовал продолжения работы. Более-менее придя в себя, ван Вейт решил посвятить остаток свободного времени знаменитым домам Марисолемы, куда его охотно приглашали. Уже скоро предстояло взяться за работу, навёрстывать упущенное.
Канцлер сдержал ранее данное обещание: дамским вниманием лимландец был весьма обласкан. Он не вникал, кто из этих прекрасных женщин — столичные куртизанки, а кто — благородные дамы свободных нравов. Главное, что художника они вполне искренне увлекли.
Марисолема блистала контрастами. Художник уже познал мрачную сторону столицы, но на первом плане оставался город-праздник. Жизнь тут вечно била ключом — прямо как кровь из раны тремонца, долго умиравшего в лодке.
И сейчас художник был в богатом, модном доме. Честно говоря, он толком не помнил, у кого именно гостит: марисолемская роскошь совсем замылила глаз. Опять центр города, опять кругом — самые богатые и знатные люди. Изысканные, искушённые, пресыщенные. Как всегда, звучала прекрасная музыка: мастеров обращаться со смычками и клавишами в столице хватало. Кто-то громко смеялся, кто-то перешёптывался. Воздух благоухал, мягкий свет расслаблял глаза. Лица — знакомые, полузнакомые, незнакомые вовсе, проносились мимо одно за другим.
Клас ван Вейт был доволен: последствия пережитого улетучивались. Не о чем тревожиться в таком великолепном месте! Но в тот момент, когда художник менее всего ожидал подобного, случилось очередное неожиданное знакомство.
В полутёмной комнате, примыкающей к бурлящему залу, Клас ван Вейт прежде всего ощутил запах табака. Это сразу напомнило о родине. Среди балеарских дворян курение в моду не вошло — трубка даже считалась здесь дурным признаком человека низкой культуры. Если только он, конечно, не лимландец! Однако в силу известных нюансов политики встретить лимладца в таком доме, а не где-нибудь в порту, казалось почти невероятным.
— Вы искали меня?
— Конечно, мастер ван Вейт. Вы ведь великий художник, правда? К тому же лимландец. А мы, лимландцы, что ни говори — славные ребята…
Безусловно, они с незнакомцем были соотечественниками: впервые за долгое время услышав родную речь из уст настоящего лимландца, ван Вейт понял, что даже канцлер всё-таки не абсолютно безупречен во владении языками. Акцента у герцога не было, но что-то всё же слегка выдавало его. Здесь — иное дело. Художник не сумел бы объяснить эту разницу, однако в происхождении собеседника не усомнился.
— Присядьте, мастер: в ногах правды нет.
Клас ван Вейт повиновался. Собеседник восседал на софе в обнимку с двумя женщинами: одеты они были превосходно. Однако на лицах, пусть и очень красивых, явно читалось низкое происхождение.
— Раз уж вы знаете меня, то извольте представиться. Пока ясно лишь, что мы земляки.
Незнакомец выглядел ровесником ван Вейта: тоже немногим старше тридцати. Он был высок, весьма внушительно сложен — и явно привык к седлу, даже сейчас это было заметно. Тёмно-каштановые волосы почти закрывали глаза, и это совсем не напоминало причёску, принятую хоть в каком-то свете. Зато пышные бакенбарды соответствовали лимландской моде. Броский костюм, блистающий пошлыми излишествами, сразу напомнил мастеру людей, которые служили королям за золото.
Человек из Лимланда забивал табаком большую трубку, совершенно не торопясь ответить на вопрос. Художник следил за его пальцами: движения привычные, однако чуть неловкие. Собеседник наверняка порядочно пьян.
— Вы обо мне слыхали, мастер. Плохое слыхали, ага. Я Вальдемар ван Стекелен.
— Вот нечаянная встреча… Я слышал о вас, разумеется. Но почему же именно плохое?
Ван Стекелен рассмеялся: художник заметил, что его зубы в скверном состоянии.
Попытка сгладить очевидные углы провалилась.
— Потому что я этого заслужил. Бросьте: каждый в Лимланде знает, что я злейший из военных преступников. Разбойник и убийца, верно?
Да уж! Хотя только ленивый не поучаствовал в надругательстве над несчастным Лимландом, которое и после войны длилось ещё лет десять — собственных чудовищ помнят особенно хорошо.
— Вы, мастер ван Вейт, из Зюрдена. Не припомню, чтобы грабил Зюрден, а такое, ха, не забыл бы! Скажите: мой батенька не причинил вам лично какого-то зла? Или дорогим вам людям?