Ужасный век. Том I
Шрифт:
— В ереси невиновный!
— Да-да. Ясен хер. Щас ещё скажешь: честный вор.
— А ты с чего взял, что вор?
— Да я-то вас, ворьё, насквозь вижу. Сиди, падло, в углу своём-то: выползешь — зашибу.
— Да зашибай! — заорал тот вдруг. — Зашибай! Всё одно: казнят теперь с еретиками, разбирать не будут. Вор, не вор… Может, и не вор. У воров красть — не преступление, вот что скажу. А купцы сплошняк ворьё и есть. Особенно столичные!
— Я сам купец-то: в жизни ни у кого ничего не спёр. Зато мудаков говорливых зашиб порядочно.
— Я думаю,
— О как: «любезный»! По-всякому меня звали, токмо не «любезным». Берни меня кличут. Берни Крыс.
— Меня зовут Мартин Мик. А это Гевин.
Неудивительно, что Берни прозвали Крысом. И стесняться своей клички он, видимо, не привык. Мартин понимал, конечно, что перед ним в самом деле преступник — возможно, плаху давно заслуживший. Но юноше и Крыс казался добрым человеком. Где-то в самой-самой глубине души, однако добрым.
Может, Мартину во всех теперь доброта чудится? Или он просто обрёл способность видеть то, чего другие не замечают? Первое проще, потому вероятнее. Но сам Мартин склонялся ко второму. Такое ощущение, будто не один он с Гевином, но и прочие — не случайно здесь. Словно это всё какой-то план, суть которого мальчишке пока не удалось разгадать.
— А кто он? — Мартин указал на человека в дальнем углу.
— Ебанько который?
— Сам ты ебанько… — сказала Далия, произнеся грубое слово на удивление мягко, почти с нежностью. — Ты, Мартин, на Крыса не обижайся. И друга осади. Мы с Ерденом не обижаемся: Крыс просто иначе говорить не могёт. Жизнью он битый, вот и злой.
Ерден будто ничего и не слышал. Мартин чуть подполз к нему, попытался рассмотреть — хотя в углу было совсем темно. Когда глаза привыкли к густой тени, сразу стало понятно, отчего Крыс так о сокамернике отзывался. Не только имя у Ердена было странным: сам он выглядел удивительно.
Тоже немолодой, почти старый. Ерден сидел в одних нижних штанах, сложив ноги под собой крест-накрест, выпрямив спину, прикрыв глаза и сведя пальцы обеих рук странным образом: будто неправильно сложенный кулак. Он был ужасно худым, но при том сильным — одни крепкие жилы. Всё закалённое тело, где только было видно, покрывали знаки и узоры: явно не нарисованные. Наколотые иглой, как у моряков бывает.
Мартин не представлял, что это за символы. Ничего подобного он никогда не видел. Захотелось спросить.
— Что у вас за рисунки?
— Не ответит он. — буркнул Крыс. — Не разговаривает. Ебанько!
— Почему же… Ему я отвечу.
Ерден медленно повернул голову и поднял веки. Глаза его тоже оказались странными: узкие они какие-то. Мартин никогда не встречал подобных людей.
— Это знаки духов. — сказал Ерден. — Духов далёкой земли. Ты не слышал о таких землях и таких духах.
— Где лежат те земли?
— За лесом.
Эти слова поразили Мартина. Он знал: какие-то люди за Восточным лесом, за Орфхлэйтом, живут. Но каковы эти люди, как они выглядят, во что верят — не имел ни малейшего понятия. И никогда не задумывался.
— Брешет. — заявил Гевин. — Я-то видел людей с той стороны Орфхлэйта. Они другие-то. На нас похожие.
Ерден чуть растянул губы: вроде бы улыбнулся.
— Твой друг много видел, да мало понимает. К западу от леса живут разные люди, верно? Вот и к востоку от него — тоже разные. Имперцы думали в старину, будто весь мир вращается вокруг них. Вы живёте на руинах империи, а всё думаете так же. Глупо.
— Как вы попали сюда?
— Пришёл. Шаг за шагом.
— Да нет… в тюрьму?
— Привели.
— За что?
Кажется, этот вопрос Ердену оказался неприятен. Он ответил далеко не сразу, после долгой паузы.
— Раз привели, то не просто так.
Эта мысль тоже была близка Мартину.
— Ясен хер, за что его взяли! — вступил Крыс. — Погляди на него. Ебанько как есть. Стрёмный он. Вот и прихватили, когда облаву на еретиков делали: на всякий случай. От греха. Что меня, что его. И голову отрубят с нами всеми разом!
— Казнят просто за то, что он иностранец? — Мартин искренне возмутился, словно судьба всех прочих здесь была справедливой.
Сокамерники хором рассмеялись. Кто с иронией, а кто совсем горько.
— Мал-то ты ещё. И за меньшее людей казнят-то.
— Гвендлов, навроде друга твоего — и то бьют, а таких…
— В Дартфоре вообще закона не стало. Никакого. Один закон: чуть что — голову с плеч! Где же это видано, за мешок говна какого-то…
— Ну-ну, ты-то поной, на закон пожалуйся!
— Захочу да пожалуюсь!
Мартин не слушал эту перебранку дальше — всё равно приобрела она скорее шутливый характер. Не плакать же людям в одном шаге от плахи? Мальчишка попытался устроиться удобнее и почти сразу почувствовал, что засыпает.
Собственная судьба его совершенно не беспокоила.
***
Вторая встреча с Геллой совсем лишила Робина Гаскойна покоя — а ведь на душе и так было не особенно легко. Раньше он хоть сбегал куда-нибудь в лес от мыслей, под тяжёлыми сводами Фиршилда давивших на голову нестерпимо. А теперь — куда ни кинь, всюду клин. И в замке ну никак невозможно, и за его ворота выехать… боязно.
Не ведьма пугала молодого Гаскойна. Сам себя он боялся. И нынче куда сильнее, чем после первой встречи.
Ну что там было, в ведьмином доме? Наваждение. Робин тогда плохо отличал сон и видения от яви. И многое, конечно, мог списать на морок. Ко всему прочему, той ночью он знал куда меньше, чем теперь.
И не знал об ужасной смерти Мэри, а потому вовсе был другим человеком.
Встреча у лесного озера вышла иной. Там уже ни сна, ни ворожбы. Никакого пути для мысленного отступления — показалось, не понял, был запутан. Гелла не объясняла толком, что предлагает и чего от Робина хочет, однако сделалось ясно: речь о сделке. О дарах, должно быть, великих — а иначе какой смысл в таком внимании к рыцарю, но о дарах не безвозмездных — по той же точно причине.