Ужасы

Хилл Джо

Самой опасной наверняка станет прогулка по монастырскому комплексу. На поверхность сознания снова выкарабкалась параноидальная мыслишка: а что если встреча подстроена госбезопасностью, чтобы сцапать приезжего «ученого», поймать его с поличным на владении бесценным чешским артефактом, — если госбезопасность действительно следит за мной (тут я кинул взгляд в заднее, залитое дождем окно машины), она наверняка расставит силки, когда я появлюсь на территории монастыря или войду в церковь.

Только внизу, только в катакомбах я смогу сказать себе, что опасность миновала.

Разумные

мысли, Лев, всплывали из влажных глубин, где они кружили последние пару часов.

В своем гостиничном номере я оставил адресованную Доусону записку, объясняющую, где я и в связи с чем отправился на встречу. Дополнительная страховка — на тот случай, если назавтра я окажусь в кутузке. (В голове назойливо гудело: и почему я не позвонил Доусону? Может, часть меня верила в менее рациональное — в волшебство кольца, этой частицы истории, переданной мне, именно мне?)

В Нове Месте свет фонарей вперемешку с дождевыми струями омывал мощеные улицы. Немногие отважные или безрассудные прохожие, скорчившись под зонтиками, зашмыгивали в местные ресторанчики или выныривали из них.

Вскоре водитель махнул рукой, привлекая мое внимание к чему-то впереди нас.

Из мокрого сумрака вырастали выгнутые шипы шпилей монастыря Эмаузы, серые и призрачные по сравнению с темной громадой храма внизу.

Тут меня скрутил приступ паники, совершенно неоправданный, вызванный — я знал это — кривизной улочек, зыбким мерцанием брусчатки, фонарными столбами, словно склонившими головы под напором ливня, и моим внезапным острым осознанием положения в пространстве Старого города, Старой площади и костела Тына.

Меня охватило чувство, что эти две пары шпилей — ведьмины шляпы и шипы, Эмаузы и Тын — каким-то образом перекликаются в небе — лишь эти две пары среди тысяч шпилей Праги.

Шофер затормозил.

— Нет, едем дальше, — сказал я по-чешски.

Территория Эмаузы казалась пустой, на монастырской земле не было никого, кроме статуй; шумели только падающие капли дождя.

Я сказал себе: если Милована хочет встретиться со мной, мы встретимся на Стрелецком острове. Разве старик не сказал, что там излюбленное место сборищ его группы?

Завтра я стащу с пальца кольцо. И доложу Доусону — все по форме, чин чином. А сегодня вернусь в гостиницу. Или в ресторан при гостинице.

Водитель оглянулся.

— Kde? — спросил он. («Куда?»)

И я, поддавшись смене настроения, опять передумал.

Я уже прибыл в Нове Место. Чтобы встретиться с представителем пражского диссидентского сообщества. Я добровольно согласился на эту работу — работу шпиона-академика. Возможно, чтобы хоть чем-то посодействовать приходу в эту часть мира великих демократических перемен.

Так почему бы не рискнуть?

Единственная опасность — пересечение территории Эмаузы.

Потом я сообразил: есть еще один вариант. Еще один способ войти незаметно для любых предполагаемых агентов.

Я вспомнил скопированную мной карту. И снова ощутил укол паники, на этот раз отчего-то даже понравившийся мне.

Похлопав

по карману, в котором лежал блокнот, я сказал водителю, где меня высадить.

Несмотря на все зловещие басни, скопившиеся за века, в тот день дом Фауста выглядел простым, малопривлекательным, безвкусно-пышным серо-оранжевым дворцом с округлыми окнами и скошенным веселеньким фасадом. Стоял он на краю заросшего травой поля, бывшего когда-то Скотным рынком.

Дом Фауста — или школа, которой он стал, — казался закрытым. За витражным стеклом фойе тускло маячил неравномерно освещенный зал. Я потянулся к ручке в форме расправившего крылья лебедя, говоря себе, что, если дверь заперта, я вернусь в гостиницу или ресторан. Выпью за разумные мысли и наутро проснусь с легкой головной болью, зато в знакомой реальности.

Но ручка бесшумно повернулась.

Закрыв зонтик, я шагнул внутрь.

Незваный гость, я шел по не такому уж древнему на вид коридору (ну никак не старше ста лет), твердя себе: осмотрю центральный зал, эти холсты в золоченых рамах с изображением Пражского Града и Вацславской площади, а потом отправлюсь в отель и буду ждать новых вестей от Хастрмана.

В холле царила тишина. Недавно натертый паркет пах мастикой. За распахнутыми дверями маячили в темных помещениях столы и стулья, расставленные, несомненно, как в академической аудитории — крутым амфитеатром.

Все это до жути противоречило истории дома Фауста. А ведь я брел по зданию XII века, одному из тех, которые, как и большинство исторических памятников Праги, не тронули бомбы Второй мировой войны.

В конце коридора, справа, обнаружилась узкая дверь, помеченная четким графическим символом: звездной россыпью.

И я вошел.

Sklepen — вот как они называются, эти просторные, сводчатые погреба старой Праги.

Я нырнул под каменный косяк, оказавшись в первом из нескольких покоев, спускающихся во тьму.

Вот где скрывалось древнее прошлое дома Фауста.

Я стянул перчатки, сунул их в правый карман, а из левого вытащил фонарик. Яркий луч скользнул по растрескавшимся плитам пола, по груде ящиков, метел и корзин.

В углу громоздилась гора картошки, ощетинившейся бледными отростками.

Фауст, вспомнил я (в основном чтобы отвлечься), не сражался с Мефистофелем здесь, в погребе; скорее, битва велась в мансарде, и незадачливого алхимика унесло через чердак, так что в крыше долгие десятилетия зияла дыра, упрямо не поддававшаяся никакой «штопке».

В следующем помещении оказался работающий бойлер. Я задержался здесь, наслаждаясь ласкающим лицо и руки теплом, почти растормошившим, разбудившим меня. Я чуть не повернул обратно, чуть было не бросился к лестнице, но вместо этого, размышляя о Тыне и тайнах Эмаузы, о Тихо Браге и гробнице, шагнул в следующие покои. В дальнем углу стояли прислоненные к стене черные железные стержни высотой с меня, пышно украшенные кружевным золотистым орнаментом в стиле эпохи Рудольфа. Громоотводы.