Ужасы
Шрифт:
Резким движением, которое за это утро, наполненное тягостным ожиданием, превратилось уже в подобие нервного тика, Барстоу прижался лицом к грязному стеклу огромного окна своей мастерской и принялся беспокойно вглядываться в наводненную толпой городскую улицу, тянущуюся далеко внизу на запад, к Манхэттену.
Сначала его плечи в который уже раз начали опускаться, и все тело как бы обвисло в разочаровании, но затем вдруг опять напряглось, и пронзительные маленькие глазки вспыхнули в темных впадинах: Барстоу заметил блестящее черное пятнышко, которое спокойно и величаво, подобно акуле в стае мелких
Убедившись, что глянцевое пятнышко движется по направлению к старому зданию, на чердаке которого угнездилась его мастерская, и с ликованием наблюдая, как оно, постепенно разрастаясь, обретает очертания длинного гладкого лимузина, с неуместной царственностью скользящего среди размалеванных грузовиков и грязных машин, сменивших уже не одного владельца, покрытых царапинами и вмятинами, Барстоу победно стиснул руки в маленькие кулачки.
У него уже не оставалось сомнений, что это автомобиль Макса Рэтча, владельца одной из самых престижных художественных галерей в Нью-Йорке, с которым Барстоу работал уже очень давно. Рэтч обещал приехать — и вот он здесь!
Барстоу в последний раз наспех осмотрел картины, которые уже целую неделю расставлял по комнате так и этак, готовясь к визиту Рэтча. Результаты осмотра его удовлетворили, даже восхитили: густые рельефные мазки масляной краски, которые он разбросал по холстам, зловеще поблескивали в сероватом свете, сочившемся через окно, а портреты и городские пейзажи, притаившиеся, подобно ворам и разбойникам, по темным углам мастерской, производили то самое пугающее и угрожающее впечатление, которого художник так старательно и настойчиво добивался.
Вдруг, пораженный внезапным беспокойством, он резко обернулся и кинулся обратно к окну, подоспев в ту самую секунду, когда рослый шофер распахнул заднюю дверь лимузина и тут же как будто бы уменьшился в габаритах, поскольку из двери показалась высоченная, дородная туша Рэтча. Едва только галерейщик коснулся подошвами тротуара, как вслед за ним из машины с расторопностью ручной крысы выскользнула куда более хрупкая фигурка: то была Эрнестина, его вездесущая помощница.
Барстоу беспокойно оглядел улицу и сдавленно выругался: он увидел внизу миссис Фенджи и ее сына Мориса, которые, ритмично покачиваясь, как два перевернутых маятника, неуверенным шагом тащились прямо навстречу приближающимся гостям. Даже с такого расстояния он мог различить, с каким энтузиазмом миссис Фенджи вылупила свои огромные жабьи глаза, прилагая заметные усилия к тому, чтобы ускорить свою шаркающую, опять-таки жабью, походку.
Эта глупая старая тварь явно надеялась зацепить диковинных чужаков языком и посплетничать с ними о том о сем, а в планы Барстоу это ни в коем случае не входило!
Он напряженно вглядывался в фигуры, двигающиеся внизу, стиснув зубы и затаив дыхание, между тем как сердце его с болью колотилось о ребра, и молился от всей души, чтобы галерейщик и его подручная прошли не обернувшись и не заметили бы этой странной парочки.
Но тут его тщедушное тело окатила волна облегчения и благодарности: Рэтч с Эрнестиной, едва выйдя из лимузина, решительно направились прямо к парадной двери его дома и уверенно поднялись по стертым ступеням, не обменявшись ни словом
Раздался звонок, и Барстоу вихрем пронесся через всю мастерскую, чтобы нажать на кнопку, отпирающую нижнюю дверь. Через переговорное устройство он прокричал гостям, где находится лифт и как им пользоваться, а затем поспешил к входной двери и распахнул ее настежь.
Он замер на лестничной площадке, потирая руки и с торжеством вслушиваясь в скрипы и стоны старинного лифта, ползущего вверх через пять этажей, а потом рванулся вперед, чтобы открыть решетчатую дверь в тот самый момент, когда лифт остановится.
Рэтч величаво ступил на лестничную площадку, сопровождаемый Эрнестиной, и сверху вниз взглянул на Барстоу своими голубыми, навыкате, глазами.
— Да уж, дружище… — протянул он таким знакомым гулким басом. — Когда ты сказал, что переехал из Манхэттена на окраину, я даже не думал, что ты имеешь в виду такую окраину!
— До тебя теперь столько же ехать, как до Гэмптонов, — терпеть не могу туда таскаться! — заявила из-за спины своего босса Эрнестина.
— Я сперва и сам был не в восторге от этого переезда: очень уж тут до всего далеко, — виновато признался Барстоу, — но потом попривык, научился видеть здешние места по-новому и в конце концов понял, что они меня по-настоящему вдохновляют!
— А вот это уже интереснее, — пробормотал Рэтч. — И вообще, Эрнестина, разве можно упрекать беднягу Барстоу за то, что он поселился в таком захолустье? Жилье теперь стоит так дорого, что большинству художников — за исключением разве что совсем уже баснословно популярных — приходится ютиться в каких-нибудь богом забытых трущобах вроде здешних.
И он бросил со своей высоты милостивый взгляд на Барстоу, а затем наклонился и крепко, хозяйским жестом сжал его узкие плечи ручищами, облаченными в перчатки.
— Но не будем об этом, не правда ли? Я нутром чую: то, что мы сейчас увидим, с лихвой искупит все тяготы долгого пути!
И с горделивой плавностью он стал увеличивать угол наклона своего тела, пока его широкая розовая физиономия едва не коснулась лица Барстоу. Галерейщик уставился на художника со странным выражением, в котором сочетались лукавство и любовь.
— Ведь я прав, Кевин? — прошептал он. — Я ведь всегда чую прорыв, не так ли? Могу ли я надеяться, что задатки, которые я всегда в тебе прозревал, распустились наконец пышным цветом?
Ощутив на себе дыхание Рэтча, щеки Барстоу мелко, по-мышиному, задергались, и он робко улыбнулся, как напуганный ребенок при виде Санта-Клауса, который, к его ужасу, вдруг вывалился из каминной трубы.
— Думаю, да, — прошептал он в ответ, — Я почти уверен!
Рэтч смерил его продолжительным взглядом и только потом разжал руки и широким жестом указал на дверь в мастерскую.
— Так веди же нас! — воскликнул он.
Без дальнейших рассуждений вся троица занялась делом: Барстоу вежливо и скромно подводил Рэтча и Эрнестину то к одной, то к другой работе, ступая неслышно и лишь изредка позволяя себе бросать в сторону галерейщика косые короткие взгляды, между тем как этот гигант задумчиво и грациозно переходил от картины к картине.