Узкие врата
Шрифт:
Я ведь его чуть не ударил, отца Стефана, с изумлением подумал Алан, будто приходя в себя от сонной одури. Я не знаю, что это было. Хорошо, что оно ушло. Но как пусто, Боже мой, как жутко. Может, было бы менее страшно, если бы не светило солнышко и не орали бы птицы.
И голос Фила он услышал как бы издалека — усталый голос, спрашивающий так обыденно и спокойно, как о предстоящей долгой, нелюбимой, но важной работе.
— Ну, и где же, по-вашему, надо его искать?..
— …Я знаю немного. Все, что я знаю наверняка, скажу вам. Король сейчас находится в нашей стране. Я не знаю, сколько ему
— Что же, святой Иосиф из Аримафеи ничего не знает? — усмехнулся Фил одной стороной рта. — Или просто не все рассказывает, чтоб искать было интересней, а то не спортивно?..
— Юноша, не упоминай всуе имена святых, — спокойно отозвался Стефан, но Алан чуть вздрогнул от его интонации. — Я не знаю, сколько ведомо святым. Но дело в том, что все, что ведомо мне, ведомо и Зверю. Мы связаны с ним теснее, чем любому из нас того хотелось бы… И порой по ночам я чувствую, как он смотрит в мои сны, хотя и не знает, где и на какой постели отдыхает мое смертное тело. Порою же я проникаю в его мысли, сам не желая того. Но чего бы я ни хотел, сейчас мы со Зверем — как радиоприемники, настроенные на одну и ту же волну.
Фил смигнул, глядя в сторону. Ему стало очень… Не то что бы страшно, нет. Просто очень неприятно… И как-то так знакомо неприятно, что лучше об этом и совсем не думать.
— Теперь ты понимаешь, почему я знаю столько, сколько знаю. Сам я не могу искать Короля. Когда идет охота, лучше быть зверьком поменьше. А я сейчас для охотника — крупная дичь, и могу все испортить, просто покинув свое убежище. Но у меня есть весть для тех, кто пойдет в этот поход. Мне были открыты три приметы, по которым вы узнаете Короля среди других людей.
Алан почему-то воровато огляделся — не подслушает ли кто. Но из-за дома только важно вышел Филимон, уселся у крыльца и принялся церемонно чесать задней лапой седое стоячее ухо.
— Вот эти приметы. Первая: при встрече с вами Король назовет имя Господа. Это будет первое, что он скажет. Вторая примета: вам его назовут. И третья: искать Короля надлежит в Центре Веры.
Алан недоуменно хлопнул глазами и воззрился на товарища. Но на лице Фила тоже не светилось радостного понимания.
— И что это за… галиматья? Что это все значит? С детства ненавижу шарады.
— У вас хоть какие-нибудь предположения есть? — жалобно воззвал Алан, которому казалось, что над ним издеваются.
— Неважно, — Стефан покачал тяжелой головой. — Отвечу честно — да, у меня есть предположения. Мой разум породил их без участия воли. Но вам я их не скажу, потому что боюсь сбить вас с правильного пути. Если мое понимание окажется ложным, и это задержит вас в поиске хотя бы на день — этот единственный день может все погубить. Вы должны стараться понять все сами. С Божьей помощью. Ведь это ваш поход, не мой… — Он помолчал и добавил нехотя: — Кроме того, я запрещаю себе об этом думать. Для меня это слишком опасно. Вы знаете, почему.
Ох, они знали. Ох, знали, и хотя Филу никогда не снилась залитая светом электричка и оборачивающийся из кабины машиниста, улыбающийся… Но у него были свои сны. Давно еще, в детстве.
— Понятно, — быстро сказал он, чтобы не думать об этом. — Значит, в центре веры. Я понял. И что же… Считается, что Короля должен найти один из нас?
— Нет. Вы вдвоем, — поправил Стефан, забирая из Филовых рук кружку с остывшим уже чаем, чтобы дать Алану отпить. Он двинул бровями, заметив, как недовольно дернулось лицо Фила при слове «вдвоем». И Ал тоже, кажется, был не в силах радоваться перспективе что-то делать в такой компании. Ему показалось, что щека все еще саднит от той Сент-Винсентской оплеухи… Первой за всю его восемнадцатилетнюю жизнь. Но Стефан продолжал говорить, и в крайнем унынии Алан покорно понимал, что это, кажется, правда.
— Что же поделаешь, юноши, если вы сейчас — отряд. Отряды составляются не людьми, и не нам решать, кого выбрать себе в спутники. Важно только одно — насколько хорошо вы можете сделать то, что нужно. Кроме того, — он слегка улыбнулся, — вы… идеально подходите друг к другу. Если вам сейчас так не кажется, значит, покажется позже.
Да уж, не казалось так Алану, совершенно не казалось. Но его-то никто почему-то и не спрашивал, и самое странное, что он был этим доволен. Потому что все происходящее покоилось в надежных руках, и в этом была Аловская смелость. Только в этом. Немного ж было той смелости, но — уж сколько есть.
А может, эта штука называлась и не смелость, а еще как-нибудь. Например, вера. Как бы то ни было, в лесном домике возле деревушки Преображенское, наслушавшись речей о страшных чудесах, получив смертельные вести, Алан Эрих должен был что-то решить. Навеки принять, что мир совершенно безумен, ввязаться в нечто, готовое забрать его целиком… Отдать себя тому, чего он даже толком не понимал, только надеялся, что оно — правильное… Или не сделать этого.
Он смотрел на зеленую-зеленую траву, пробивавшуюся сквозь ковер прошлогодних буковых листьев. Цветущие буки пахнут одним из запахов рая, а в раю, может быть, живет Рик. И если хочется умереть, то это никак не может быть правдой, потому что смерть ужасна, если хоть слегка представить ее себе.
— Еще вы не должны проводить в одном месте трех ночей, — говорил неотвязный голос Стефана, голос, похожий на смерть. — Бойтесь опоздать и помните — если два дня не принесли вам успеха, на третий вы должны уходить.
Я не хочу, мама, я не хочу. Я хочу вернуться назад, хочу, чтобы этого всего никогда не было. Куда угодно, в какие-то минуты, которые казались мне ужасными, из которых я рад был убежать… К голодным дням в крохотной квартире, когда ушел отец. К скарлатине в девять лет, когда я лежал в больнице и чуть не помер от болезни и от тоски. К школьной драке в одиночку — против троих, да что там «драке», меня просто побили тогда, вот и все. К черному унижению, когда я лежал лицом вниз на кровати и жевал подушку, чтобы не орать под ударами отчимского ремня… К любому дню, к любой минуте, когда все было еще очень прекрасно и правильно, потому что был жив мой брат, был жив Рик.
…И именно Рик спас его своим самым незаметным деянием, тем, которому основатель ордена сверденкрейцеров не мог придать никакого значения… Но откуда нам знать, что и было нашим предназначением? Вполне вероятно, что Ричард Эрих прошел свой двадцатидвухлетний земной путь именно ради того, чтобы нацарапать несколько слов шариковой ручкой на оборотной стороне листочка, выдранного из блокнота… Листочка, где рисунок шлема и недоигранный морской бой. Записка брату, последние слова. «Купи хлеба и картош». «Не поминай лихом.» «Не волнуйся. Будь молодцом». Нет, не молодцом — «настоящим рыц.»…