Узкие врата
Шрифт:
Похож на своих предков, с печальной и тревожной любовью подумал Стефан — подумал неожиданно для себя, потому что никогда не видел никого из предков своего короля.
— Отец Стефан! Сколько же можно… какого Нижнего мы тут сидим?.. Я не…
— Успокойтесь, мой сир, — негромко произнес старший из собеседников, и бровью не поведя на этот отчаянный выкрик. — Вот, снята шестая печать. Теперь уже скоро.
Он переключался в своих обращениях — то «сир», а то «Арти» или даже «мальчик мой» — будто бы произвольно, по какому-то странному, только ему известному принципу. И Артура это давно уже не
— Но каким образом?.. — Юноша, горячась, выскочил из-за стола, едва не опрокинув табуретку, и забегал по крохотной комнате, как молодой зверь по тесному вольеру в зоопарке. — Это же просто смешно! Миротворческие силы! Землетрясения! Едва ли не ядерная война приближается! А мы? На что мы надеемся? Какие там «оставшиеся верные» — мы с тобою не более, чем два жалких дурака, и ты еще зачем-то учишь меня фехтовать! Ха! На деревянных мечах! На что мы рассчитываем, ты мне можешь ответить?
— На Господа, — просто и строго отвечал Стефан, слегка хмурясь. — Я сказал, что ваше время еще не пришло, сир. Потому что еще не сняты все печати, еще не трубили трубы. Когда это случится, вы поймете, для чего я вас готовил.
— Секретное оружие, — горько усмехнулся юноша, роняя воздетые руки. Серые глаза его в самом деле были очень грустны.
— Вроде того, — кивнул Стефан без улыбки, опуская антенну радиоприемника. — А сейчас, Арти, вместо того, чтобы устраивать мальчишеские скандалы, скажи-ка мне лучше — ты заучил тот раздел травника, что я тебе вечером указал?
— Нет, — слегка смущенно отозвался Артур, из бунтовщика становясь обратно юным учеником. — Ну, я… просто не успел. Я сделаю после обеда…
— Что значит — не успел?
— Я… фехтовал.
— Это не оправдание. Фехтовали мы с тобой на рассвете, а у тебя было свободное время после завтрака.
— Нет же, я потом еще один фехтовал… Ну, с чучелом.
— Король не должен лгать, — высказался Стефан ненавязчиво, выкладывая на стол несколько книг из сундука. — Христианский — в особенности.
Арти покраснел. Чтобы скрыть смущение, независимо скрестил руки на груди.
— Ну, хитрый Мерлин… Я же не лгу. Я действительно фехтовал, только недолго. А потом… Ну, чего ж ты и спрашивешь, если сам знаешь?..
— Ты слишком много времени уделяешь истории и плаванию, — заметил Стефан, бегло просматривая какие-то записи на полях. — И слишком мало — латыни и медицине.
— Латынь! — фыркнул Арти, морща нос и шугая с порога двухцветную бабочку. — Латынь — это же мертвый язык. Кому он нужен? Ладно там — англский, романский, даже тевтонский, но латынь!.. Я вообще не понимаю, зачем мы ее учим… Подумаешь, magister narrat cur Graeci decem annos Trojam expugnavissent…
— Expugnav?rint, — невозмутимо поправил Стефан. — Откуда здесь Plusquamperfectum, если в главном предложении — глагол в настоящем времени? Вот если бы было не narrat, а narr?vit —?огда правильно…
— Ладно, — сдался наконец Артур, плюхаясь на крыльцо и протягивая руку к порхающей вокруг настойчивой бабочке. — Хорошо. Ты победил. Сейчас будет латынь, договорились. Только после этого уж — лошадь, ладно? Я даже сам в деревню сбегаю…
Лошадь — светло-серый пятилеток-андалузец с отличной родословной, подарок одного из вылеченных Стефаном людей — стояла в деревенской конюшне, за ней присматривал один из самых верных друзей Стефана, дед Йакоб. Артуру, известному всем как Стефанов воспитанник (некоторые сплетничали — незаконный сын, но сплетничать людям не запретишь, об этом еще сам Ланселот некогда говорил) очень по душе была выездка, чего не скажешь о латыни. Или о гербализме.
— Нет, Арти, не договорились, — Стефан улыбнулся, но брови нахмурил — для порядка. — Никакой латыни — да не гляди с такой надеждой, нет, сейчас мы пойдем в лес, и я тебя поэкзаменую немножко насчет травок. А потом — посмотрим.
— Ну, пускай травки, — обреченно согласился юноша, притоптывая от горя босой ногой по теплой ступеньке. — Что дубиной старушку, что старушкой об дубину — все равно бедной бабушке конец… Ух ты, прямо шевроны. Данцетти траур, в поле тенне. Хоть это и цвет позора, а все равно красиво.
— Это ты о чем?
— Да вот, о бабочке. У нее крылья — прямо как герб какого-нибудь рыцаря… Из окситанских баронов.
— С геральдикой у тебя все неплохо, хотя без нее-то как раз можно бы и обойтись, — заметил Стефан, беря под мышку книгу с заметками на полях — огромный старый травник, еще дореформационное издание. — В «цветах позора», кстати, нет ничего позорного — просто это младшие геральдические цвета, вот и все.
— Очень за них рад, — пробурчал Артур, стараясь выказывать недовольство куда более сильное, чем испытывал на самом деле. Руки его уже натягивали на загорелые ноги сапоги — конечно, май, и тепло, как в раю, но в лесу под ногами корни; кроме того, змейки уже проснулись, не хотелось бы повстречаться с какой-нибудь активной, отогревшейся на солнышке гадюкой. Стефан, конечно, не даст помереть — но все равно неприятно… Кроме того, у него есть весьма странный принцип — не лечить болезней, которые и без того скоро пройдут. Горестно, конечно, но ведь зачем-то Господом послано — значит, пусть поболит, сколько положено…
— А на змею наступить тебе было бы полезно, — непонятно, насколько серьезно сказал Стефан у Арта за спиной, как всегда, услышав его слишком громкую мысль. — Заодно поучился бы лечить змеиные укусы. Сразу вспомнил бы, как яд отсасывают, и какие травки помогают…
— Я и так помню. Почти что никакие, только общие противоспалительные, тысячелистник там… А со змеей главное — отсосать яд, надрезать кожу крестом… И жгутом не надо перетягивать.
— Молодец.
Артур уже стоял перед домом, готовый идти, и солнце слегка красило его блестящие волосы в золото, не то в рыжину. Стефан, прикрыв дверь, незаметно окинул его взглядом — своего соколенка, уже почти обученного для охоты, уже почти окрепшего на крыло.
«Теперь уже скоро, — сказал он сам себе, чувствуя, как сердце сжимается от непоправимой боли, от жалости, от… страха. Слишком большое зло было уже близко, и никакие приготовления не дадут спокойного знания, что твой замок на песке готов к осаде. К осаде армией, громящей и бастионы крепчайшего камня. — Теперь уже скоро, мой сир. Теперь уже скоро, не оставь нас, Господи. Будь милостив к нам, по великой милости Твоей. Я не смерти боюсь, и так мы живем окруженные смертью…»