Узница Шато-Гайара
Шрифт:
– А-а, мессир Портфрюи! Первым долгом хочу поставить вас в известность, – начал Гуччо, – что я не довел до сведения вышестоящих лиц дело о наследстве семейства Крессэ, благодаря каковому в прошлом году имел счастье познакомиться с вами. Я полагал, что тут произошла ошибка. Надеюсь, это вас успокоит?
Нечего сказать, успокоил Гуччо беднягу прево! Да ведь эти слова прямо означали: «Помните, что я поймал вас за руку в момент совершения злоупотребления и при первом же случае, буде на то мое желание, могу вывести вас на чистую воду».
Круглое, лунообразное лицо Портфрюи заметно побледнело, и только
– Я вам очень признателен, мессир Бальони, за ваше доброе обо мне мнение, – пробормотал он. – И впрямь вышла ошибка. Впрочем, я велел подчистить счет.
– Стало быть, счет нуждался в подчистке? – ехидно спросил Гуччо.
Тут только Портфрюи понял, какую сморозил глупость, и притом опасную глупость. Положительно, этот юный ломбардец всякий раз сбивал его с толку.
– А я как раз собирался отобедать, – сказал он, желая поскорее переменить тему разговора. – Надеюсь, вы окажете мне честь разделить со мной трапезу...
Он явно заискивал перед гостем. Чувство достоинства требовало, чтобы Гуччо отказался от предложения. Но хитрость подсказывала, что нужно согласиться: нигде так не открывает себя человек, как за столом. К тому же у Гуччо с утра во рту маковой росинки не было, а путь он проделал немалый. Поэтому юный ломбардец, отбывший из Нофля с твердым намерением уложить на месте негодяя прево, очутился с ним за столом, в удобном кресле, и если он вытащил из ножен свой кинжал, то лишь затем, чтобы отрезать себе добрый кусок молочного поросенка, в меру поджаренного и плававшего в золотистой, аппетитной подливе.
Обжорство прево, окруженного голодающими, казалось поистине чудовищным. «Подумать только, только подумать, – твердил про себя Гуччо, – я приехал сюда с целью накормить Мари, а вместо того сижу с этим Портфрюи и уплетаю за обе щеки!» Каждый глоток лишь усиливал ненависть гостя к хозяину, а тот, надеясь окончательно ублаготворить Гуччо, приказал подавать самые изысканные кушанья и самые редкие вина. Прихлебывая из стакана, Гуччо мстительно думал: «Ты, боров несчастный, за все мне заплатишь! Будь спокоен, вздернут тебя при моем содействии на виселицу». Никогда еще трапеза, во время которой гость вкушал пищу с отменным аппетитом, не сулила радушному хозяину столь многих бед. Гуччо при каждом удобном и неудобном случае старался поставить Портфрюи в неловкое положение.
– Я слышал, что вы, мэтр Портфрюи, приобрели соколов? – вдруг в упор спросил он. – Значит, вы имеете право охотиться наравне с сеньорами?
Прево чуть было не поперхнулся вином.
– Я езжу на охоту с местными сеньорами, когда они изволят меня пригласить, – живо ответил он.
И, желая вновь перевести разговор на менее скользкую тему, он сказал, лишь бы что-нибудь сказать:
– Если не ошибаюсь, вы много путешествовали?
– И впрямь много, – небрежно отозвался Гуччо. – Я ездил в Италию, где у меня были кое-какие дела от нашего государя к королеве Неаполитанской.
Портфрюи вспомнил, что, когда он встретил Гуччо впервые, тот только что вернулся из Англии, куда тоже ездил с поручением к английской королеве. Видимо, этого юношу не случайно отряжали к королевам: должно
– Мэтр Портфрюи, служащие отделения моего дяди в Нофле живут в крайней нищете. Они совсем расхворались от голода и уверяют, что ничего купить нельзя, – вдруг брякнул Гуччо. (И прево понял, что именно это и привело гостя к нему.) – Как вы объясните то обстоятельство, что в крае, разоренном голодом, вы собираете у жителей налог натурой и лишаете людей последнего куска хлеба?
– Эх, мессир Бальони, вы подняли не только чрезвычайно важный, но и чрезвычайно грустный для меня вопрос, уж поверьте на слово. Но я обязан выполнять распоряжения, идущие из Парижа. Мне, как и прочим здешним прево, предписано каждую неделю посылать в столицу три воза с припасами, ибо мессир де Мариньи боится народных волнений и хочет держать город в руках. И, как всегда, страдает деревня.
– А когда ваши пристава нагружают три воза, они берут у жителей столько, чтобы хватило еще и на четвертый, и этот четвертый вы оставляете себе?
У прево даже сердце зашлось от страха. Ах, лучше бы не было этого обеда, станет он ему поперек горла!
– Что вы, мессир Бальони, да никогда в жизни! Как вы только могли подумать?
– Да бросьте, бросьте, прево. А откуда, скажите на милость, вся эта снедь? – воскликнул Гуччо, указывая на стол. – Окорока, насколько мне известно, не произрастают на деревьях вашего сада. Да и ваши пристава, надо полагать, не оттого так разжирели, что лижут лилии, вырезанные на их деревянном жезле?
«Если бы я только знал, – подумал Портфрюи, – никогда бы не устроил ему такого приема».
– Чтобы поддерживать порядок в государстве, – произнес он, – следует, видите ли, досыта кормить тех, чьими руками он поддерживается.
– Не спорю, не спорю, – отозвался Гуччо. – Вы говорите то, что и положено вам говорить. Человек, который обременен столь высокой миссией, как ваша, не может и не должен рассуждать, как все прочие, или же действовать, как они.
Внезапно Гуччо переменил тон, он теперь с самым дружеским видом поддакивал каждому слову хозяина и, казалось, целиком разделял его мнение. Тут он бессознательно подражал его светлости Роберу Артуа, беседы и встречи с которым произвели на юного ломбардца неизгладимое впечатление. Еще немного, и он по-приятельски похлопал бы прево по плечу. А тот, изрядно выпив для храбрости, приободрился и как павлин распустил хвост.
– Точно так же с податями, – заметил Гуччо.
– С какими податями?
– Ну конечно же, с податями! Вы их собираете как арендную плату. Ведь надо на что-то жить, надо платить своим служащим. Поэтому волей-неполей вам приходится накидывать... чтобы удовлетворить и казну и себя. Как это вы устраиваетесь? Удваиваете подати, верно ведь? Поскольку мне известно, так поступают все прево.
– Более или менее, – охотно отозвался Портфрюи, уже не считая нужным скрытничать или прибегать к околичностям, ибо он решил, что имеет дело если не с прямым соучастником, то по крайней мере с лицом осведомленным. – Вы правы, нас к этому вынуждают. Ведь чтобы удержать за собой свое место, приходится золотить ручку одного из секретарей мессира Мариньи.