Узница Шато-Гайара
Шрифт:
Левый глаз Толомеи, тот самый глаз, который, как утверждала молва, еще никому не удавалось увидеть, вдруг широко раскрылся, и лицо банкира приняло не свойственное ему выражение иронии и тревоги. Одновременно банкир соединил ладони и несколько раз потер кончики жирных пальцев с длинными острыми ногтями.
– Что ж! Ты, Гуччо, привез мне добрые вести, – сказал он и добавил с улыбкой: – Весьма и весьма добрые вести.
Глава II
В Венсенне
Когда наш современник старается представить себе Средневековье, ему кажется, что добиться своей цели он может лишь напряженной работой воображения. Средние века видятся ему зловещей эпохой, отступившей во мрак прошлого, тем часом истории, когда на небе вовсе не появлялось солнце, а тогдашние люди, общественное
Многие мусульманские страны Северной Африки и Ближнего Востока, где сохранился во всей неприкосновенности быт XIV века, воссоздают в некоторых отношениях картину жизни европейского Средневековья. Те же городские трущобы, те же лачуги, те же узкие, кишащие народом улочки, выводящие путника к роскошным дворцам; та же пропасть между ужасающей нищетой неимущих классов и роскошью вельмож; те же бродячие рапсоды на перекрестках – мечтатели и рассказчики городских новостей; та же почти сплошь неграмотная масса, долгие годы терпящая гнет и вдруг охватываемая яростным мятежным духом, чреватым кровопролитиями; то же вмешательство религии в общественные дела; тот же фанатизм, те же интриги сильных мира сего, та же ненависть между отдельными кланами, те же заговоры, до того запутанные, что они неизбежно ведут к кровавой развязке!.. Средневековые конклавы имеют сходство с мусульманскими школами, возглавляемыми фанатиками. Династические драмы, разыгрывавшиеся при последних Капетингах, мало чем отличаются от тех драм, что колеблют ныне престолы в иных арабских странах; и, быть может, читателю будет легче разобраться в канве нашего рассказа, если мы скажем, что речь идет о беспощадной борьбе между Валуа-пашой и великим визирем де Мариньи. Разница лишь в том, что европейские страны в период Средневековья не являлись ареной безудержной экономической экспансии для государств, технически более развитых и лучше вооруженных. Со времени падения Римской империи колониализм умер – по крайней мере в метрополии.
«Если мы не можем поразить его в лоб, нанесем удар с фланга», – любил повторять банкир Толомеи, когда разговор заходил о Мариньи, вновь вошедшем в милость к королю.
После того как Гуччо поведал дяде о махинациях прево города Монфор-л'Амори, Толомеи целых два дня упорно думал свою думу, а на третий накинул на плечи подбитый мехом плащ, надел шапочку, надвинул капюшон, ибо с самого обеда зарядил дождь, и направился к дворцу Карла Валуа. Там он застал дядю короля и королевского кузена Артуа, обоих в весьма кислом настроении, подавленных своей неудачей, не желавших с нею мириться, а главное, мечтавших о немедленной мести.
– Милостивые государи, – обратился к ним Толомеи, – эти последние недели вы ведете себя так, что, будь вы банкирами или коммерсантами, вам пришлось бы спешно закрывать дело.
Ломбардец мог позволить себе говорить таким тоном: сиятельные особы были должны ему десять тысяч ливров, и посему оба молча проглотили дерзкую реплику.
– Вы не пожелали спросить у меня совета, – продолжал банкир, – а сам я не хотел навязываться. Но я все же сумел бы вам доказать, что человек, обладающий всей полнотой власти – я имею в виду Ангеррана де Мариньи, – не будет так прямо запускать руку в государеву казну. Если он и наживался за счет государства, то, уж поверьте, иным образом.
Потом, повернувшись к графу Валуа, банкир сказал:
– Я передал вам, ваше высочество, достаточно денег, дабы вы могли утвердиться в доверии короля; я рассчитывал, что деньги будут возвращены мне незамедлительно.
– Они и будут вам возвращены! – воскликнул Валуа.
– Когда? Не смею, ваше высочество, сомневаться в ваших словах. Я уверен в вашей кредитоспособности, но я хотел бы знать, каким способом они будут возвращены: ведь казна из вашего ведения снова перешла в руки Мариньи.
– А что вы можете
Толомеи расправил складки кафтана и сложил на брюшке руки.
– Перестаньте выдвигать обвинения против Мариньи, ваша светлость, – произнес он. – Пора перестать судачить на каждом перекрестке, что он-де вор, коль скоро сам король признал, что Мариньи не повинен в хищениях. Сделайте вид, хотя бы на время, что вы не возражаете против его правления, а между тем тишком обследуйте провинции. Не поручайте этого дела королевским чиновникам, ибо против них и будет направлен наш удар, прикажите дворянам, крупным и мелкопоместным, над каковыми вы имеете власть, чтобы они повсюду, где только возможно, собирали сведения о действиях людей, назначенных Мариньи на должности прево. В большинстве провинций подати взимаются в увеличенном размере, но лишь половина того, что собирают, идет в казну. То, чего недобирают в золоте, берут припасами и наживаются, торгуя ими. Проведите обследования, говорю вам, а потом добейтесь от короля и самого Мариньи, чтобы были созваны все прево, сборщики податей и налогов и чтобы их счета были проверены в присутствии баронов королевства. Вот тут-то, ручаюсь, выйдут на свет божий такие чудовищные злоупотребления, что вам ничего не будет стоить свалить всю вину на Мариньи, независимо от того, виновен ли он в этих преступлениях или чист. И, добившись этого, ваше высочество, вы завоюете на свою сторону всю знать, которой претит зрелище приставов Мариньи, распоряжающихся в их ленных владениях; и на вашей стороне будет также простонародье, умирающее с голоду и желающее найти виновника своих бедствий. Вот, ваше высочество, совет, который я позволю себе вам дать и который, будь я на вашем месте, я не преминул бы подсказать королю... Учтите, кроме того, что ломбардские компании, имеющие почти во всей Франции свои отделения, могут, если вы того пожелаете, помочь вам в расследовании.
– Самое трудное – убедить короля, – отозвался Валуа, – сейчас он не надышится на Мариньи и на его брата, архиепископа, от которого ждет помощи в избрании папы.
– На сей счет не беспокойтесь. Что касается архиепископа, я сумею его придержать – у меня есть кое-какое оружие, о котором вы узнаете в нужную минуту.
Когда Толомеи покинул графские покои, Робер обратился к Валуа:
– Положительно, этот толстяк поумнее нас с вами.
– Поумнее... поумнее... – проворчал Валуа. – Просто он своим торгашеским языком высказывал без обиняков то, о чем мы с вами уже давно думали.
И Карл Валуа вторично последовал совету, продиктованному ему человеком, олицетворявшим власть денег. Мессир Спинелло Толомеи, доставший у своих итальянских собратьев десять тысяч ливров под личную гарантию, мог позволить себе роскошь править Францией.
Но прошло два месяца, прежде чем удалось убедить Людовика Сварливого. Напрасно Валуа твердил племяннику:
– Вспомните, Людовик, последние слова вашего отца. Вспомните, как он сказал вам: «Вникните как можно скорее в дела государства». Вот вам и представляется прекрасный случай ознакомиться с делами королевства, собрав всех прево и сборщиков налогов. Да и наш пресвятой предок, чье имя вы носите, также может послужить вам в этом деле примером – ведь велел же он провести поголовное обследование в тысяча двести сорок седьмом году.
В принципе Мариньи одобрил идею такого сборища, однако считал, что время для этого еще не настало. Он приводил веские доводы в пользу отсрочки, утверждая не без основания, что в нынешний момент, когда страна охвачена волнениями, нельзя одновременно отзывать из провинции всех должностных лиц и бросать тень на всю администрацию королевства.
Теперь уже для всех стало ясно, что в правящей верхушке произошел раскол, во Франции существуют два лагеря, которые борются, запутываются в своих интригах и стараются уничтожить друг друга. Зажатый, как в тисках, между двумя партиями, не осведомленный о ходе государственных дел, уже не различая, где клевета и где правда, не будучи способен от природы сам решать что-либо, даря своим доверием сегодня одних, а завтра других, Людовик принимал лишь те решения, которые ему навязывали со стороны, и верил, что правит страной, хотя на деле лишь повиновался чужой воле.