Узник «Черной Луны»

Дышев Сергей Михайлович

– Может, у него еще ключи от дверей попросить? – предложил я.

– Тебя сейчас переведут в другую камеру. Будешь прорываться – не забудь про меня, – вдруг заявил Валера. – Тебя увидел – сил прибавилось. А если не выдержу, бросишь меня по дороге, в тягость не буду.

– Не брошу, – сказал я. Но уверенности моей поубавилось.

Через некоторое время дверь камеры распахнулась: на пороге стоял долговязый полицейский. Старик, видно, сменился с дежурства. Я на прощание кивнул Валере, он сделал слабый знак рукой – и нас разгородила железная

дверь.

– Руки – за спину!

Два сумрачных непроспавшихся типа повели меня по лестнице на второй этаж. Возле двери с табличкой «Петреску Ф. П.» остановились. Один из конвоиров сказал:

– Сейчас войдем – и ты доложишь: «Бывший тираспольский гвардеец, заключенный…» Как тебя?.. Все ясно?

Меня подтолкнули вперед. Кабинет был вполне приятным. Розовые занавесочки создавали ощущение уюта. Портрет Мирчи Снегура, аккуратно наклеенный на картонку, телевизор, холодильник, в стеклянном шкафу – темно-синий, монолитный ряд Полного собрания сочинений В. И. Ленина. Над диваном висела репродукция «Ливанского кедра» экспрессиониста Кости Чонтвари.

– Хорошо, – похвалил я. – Чувствуется вкус.

Хозяин, в очках, ослепительный пробор в смоляных волосах, с прищуром наблюдал за мной, сидя на диване. Он был в гражданском – в безупречном синем костюме. «Под цвет томов Ленина», – подумал я.

– Вежливые люди, входя в чужой кабинет, здороваются и называют себя, – мягко заметил Петреску.

«Каков нахал!» – подумал я, а вслух сказал:

– О, да-да, разумеется! Мой визит к вам был полной неожиданностью для меня. Владимир Раевский, потомственный дворянин. К вашим услугам.

– Весьма польщен. Федул Петреску. – Он чуть ли не встал, чтобы броситься жать мне руку – так мне показалось. – Волею судьбы вынужден обитать в этих стенах. Вы похвалили мой кабинет – это приятно.

– Да, – сказал я, – в подобных стенах редко увидишь картины, тем более такого тонкого художника, как Чонтвари.

– О-о, – вскинул брови Петреску, снял очки и аккуратно стал протирать их чистейшим платочком. – Я понимаю, что вижу перед собой поклонника этого художника?

– Да, – не ударил я в грязь лицом, хотя и был строевым офицером, – но в его наивном экспрессионизме мне более привлекательны городские пейзажи, например, «Римский мост в Мостаре».

– Вот как? А мне вот по душе кедр: ветви, будто взметенные взрывом, а вернее, астральным тяготением к высшему космосу.

Он закончил протирание очков, аккуратно сложил платочек и спрятал его в боковом кармашке. Я заметил, что рядом со шкафом часть стены была занавешена. Там явно кто-то стоял: слышалось сдавленное сопение. Федул понял, что я уже догадался, и, усмехнувшись, произнес с легкой укоризненкой:

– Стефан, что ты там застрял?

Занавес отодвинулся, появился крепкий парень с вислогубым ртом, таких в школе одноклассники всегда дразнят губошлепами. Губошлеп был во вчерашней команде – я его признал. Сейчас вместо автомата он держал паяльную лампу.

– Вы любите Льва Толстого? – между тем спросил хозяин кабинета.

Русский язык у него был безупречным.

– Да, разумеется, – ответил я, размышляя, на какую тему покалякать еще.

– Я тоже. – Он достал трубку, стал набивать ее табаком. – «Амфора», – сказал он, заметив мой взгляд. – Люблю хороший табак. В наше военное время это редкость. Говорят, к очкам трубка не идет, но я без нее не могу.

– Вы не угостите меня сигаретой? – спросил я.

– К сожалению, я курю только трубку… Так вот, мой любимый герой – Пьер Безухов. Знаете, внутренне он мне очень близок.

Тем временем Стефан раскочегарил паяльную лампу, и она утробно загудела.

Я сидел напротив окна и вдруг увидел, как кто-то, видно, с крыши, стал осторожно спускать веревочную петлю. «Уж не хотят ли меня повесить над окном, как стрельца после бунта? – пришла на ум поганая догадка. – Вот и курить не дают, чтоб сигареты не переводить. Интеллектуально беседует, видно, со своими остолопами не разговоришься…»

– Вот вы думаете: «Полицейский – какая тут может быть тонкая натура!» – Тут он вспомнил, что я до сих пор стою, и предложил: – Садитесь, пожалуйста.

Я оглянулся – Губошлеп из своего угла толкнул ногой табуретку, и она, проскользив по паркету, остановилась точно у моей задницы. Мне это понравилось.

– А где Безухов?

– Несу, – ответил Губошлеп, пошуршал за занавесом, вернулся с бюстом размером с небольшой кочан капусты. В нем я признал Грибоедова.

– Представляете, – обратился уже ко мне Федул, – нашли в подсобке. Черт знает что. Прекрасная работа, бронза…

– По-моему, все же это Грибоедов, – заметил я.

– Ну что вы! – укоризненно покачал головой Петреску. – Это Пьер Безухов. Правда, с небольшим изъяном. Но Стефан сейчас устранит.

– Может, лучше во дворе? – спросил тот.

– Нет, здесь. Я буду смотреть, а то ты что-нибудь напортишь.

Губошлеп притащил деревянный ящик, установил на него бюст, подкрутил пламя горелки – оно стало почти синим.

– Левое или правое? – спросил он.

Федул на мгновение задумался, скосил на меня глаза:

– А вы как думаете?

– Что?

– Какое ухо лишнее – левое или правое?

– У Грибоедова не было лишних ушей, как и у нас с вами.

– Ну как вы можете, – Федул смотрел на меня с сожалением. – Мы ведем речь о Пьере Безухове. – Он выдохнул и уже властно приказал: – Давай левое!

Пламя уперлось в бронзовое ухо, аккуратно и плавно стало вылизывать его. Я поежился. Запахло бензином. Висельная петля как раз остановилась на середине высоты окна.

Тут Федул глянул на часы, произнес невнятное восклицание и сказал:

– Мне надо срочно отдать необходимые распоряжения. Вы подождете меня здесь?

– Да, разумеется, – охотно согласился я.

Он вышел, вместо него появились двое похмельных – мои конвоиры. Они прислушались к утихающим шагам начальника, после чего недобро ухмыльнулись.