Узник Неба
Шрифт:
— Когда решите свои проблемы, загляните как-нибудь сюда и попросите меня позвать. Мы пойдем смотреть, как танцует Кармен Амайя, и вы расскажете мне, как вам удалось убежать оттуда, сверху. Меня гложет любопытство, — сказал Армандо.
Фермин заглянул в черные глаза и медленно кивнул.
— А в какой камере находились вы, Армандо?
— В тринадцатой.
— Так, значит, это вы вырезали кресты на стене?
— В отличие от вас, Фермин, я верующий, но уже ни во что не верю.
В тот вечер никто не стал останавливать Фермина, когда он собрался уходить, и никто с ним не попрощался. И он — новобранец в полку невидимок — направился в сторону улиц Барселоны,
Фермин брался за любую работу, сменил сотню профессий и ни с кем не заводил дружбы. Он зарабатывал деньги и тратил их. Он читал книги, где говорилось о том мире, в который он больше не верил. Он начинал писать письма, но ни одно не закончил. Он жил вопреки воспоминаниям и мукам совести. Много раз он поднимался на мост или подступал к краю обрыва и хладнокровно заглядывал в пропасть. И всегда в последний момент он вспоминал свою клятву и глаза Узника Неба. Через год Фермин покинул съемную комнатенку над баром, взяв с собой лишь выпуск из серии «Город проклятых» (возможно, единственный уцелевший экземпляр одной из книг Мартина, случайно избежавший сожжения), который он раскопал на местном рыночке и зачитал до дыр. Прошагав два километра до железнодорожной станции, Фермин купил билет, давно его дожидавшийся.
— Один до Барселоны, пожалуйста.
Кассир оформил билет и протянул его Фермину, смерив пренебрежительным взглядом.
— Была бы охота, — сказал он. — Чертов каталонец.
5
Барселона, 1941 год
Смеркалось, когда Фермин вышел из вагона на Французском вокзале. Паровоз изверг облако пара и сажи, которое поползло вдоль перрона, застилая путь пассажирам, сошедшим с поезда после долгого путешествия. Влившись в общий поток, продвигавшийся к выходу, Фермин затерялся в толпе людей в поношенной одежде, тащивших перетянутые ремнями чемоданы, рано одряхлевших стариков, которые несли в узлах все свое имущество, и детей с пустыми глазами и карманами.
Два жандарма дежурили в конце перрона, и Фермин видел, как они бегло скользили взглядом по лицам пассажиров и выбирали наугад, кого остановить для проверки документов. Фермин продолжал идти прямо, размеренной поступью, приближаясь к первому из них. Он заметил, что жандарм пристально смотрит на него, когда между ними оставалось уже метров десять. В романе Мартина, с которым он не расставался последние месяцы, один из героев утверждал, что самый надежный способ обезоружить представителя власти — это обратиться к нему раньше, чем он проявит к тебе интерес. Поэтому, не дожидаясь знака агента, Фермин смело шагнул к нему и заговорил спокойным тоном:
— Добрый вечер, шеф. Будьте любезны, объясните, как найти отель «Порвенир»? Насколько я понял, он где-то на Дворцовой площади, но я плохо знаю город.
Жандарм безмолвно изучал нахала, слегка сбитый с толку. Его напарник приблизился,
— Об этом надо спрашивать у выхода, — недружелюбно отрезал он.
Фермин вежливо поклонился:
— Прошу прощения за беспокойство. Я так и сделаю.
Он вознамерился идти дальше по направлению к вестибюлю вокзала, но первый агент придержал его за локоть.
— Дворцовая площадь находится с левой стороны от выхода вокзала. Напротив здания Капитании.
— Огромное спасибо. Доброй вам ночи.
Жандарм отпустил рукав Фермина, и он неторопливо пошел прочь, старательно сдерживая шаг, пока не очутился сначала в вестибюле, а затем и на улице.
Багровое небо накрывало сумеречную Барселону, сотканную из темных остроконечных силуэтов. Скользил полупустой трамвай, отбрасывая мертвенный свет на булыжную мостовую. Фермин подождал, пока он проедет, чтобы перейти на противоположную сторону улицы. Переступая через поблескивающие рельсы, он посмотрел вслед удалявшемуся по проспекту Колумба трамваю и увидел вдали торчащую над городом гору Монтжуик с крепостью. Фермин ссутулился, опустив голову, и побрел по улице Комерсио к рынку Борн. Город казался безлюдным, холодный ветер продувал сквозняком переулки. Идти было некуда.
Фермин вспомнил, как Мартин рассказывал ему, что много лет назад он жил в этом квартале — в старом особняке, вкрапленном в сумрачное ущелье улицы Флассадерс рядом с шоколадной фабрикой Маури. Фермин попытался его найти, но, добравшись до нужного места, с разочарованием убедился, что дом вместе с прилегающим имением разрушен до основания бомбардировками во время войны. Власти не позаботились разобрать руины, и местные жители, чтобы получить возможность передвигаться по улице более узкой, чем коридоры в иных домах в аристократическом квартале, всего лишь сдвинули в сторону груды обломков, освободив проход.
Фермин огляделся; из оконных проемов соседних домов едва пробивался слабый, чуть теплившийся свет ламп и свечей. Фермин углубился в развалины, обходя кучи кирпичного крошева, разбитые горгульи и балки, закрученные немыслимыми узлами. Он нашел убежище для себя в тесной нише под навесом из камня, на котором чудом уцелела цифра семнадцать — номер бывшего жилища Давида Мартина. Сложив в несколько раз пальто и постелив старые газеты, которые он носил под одеждой, Фермин свернулся калачиком, смежил веки и попробовал заснуть.
Через полчаса он продрог до костей. Ветер, пронизанный сыростью, гулял по развалинам, забираясь во все щели и трещины. Фермин открыл глаза и встал. Он собирался поискать укрытие более защищенное, как вдруг заметил силуэт человека, наблюдавшего за ним с улицы. Фермин замер. Тот сделал несколько шагов, приближаясь к его убежищу.
— Кто здесь? — спросил он.
Человек подошел чуть ближе. Рассеянный свет, доносившийся от далекого уличного фонаря, очертил его фигуру. Был он высок, крепок и одет во все черное. Священник. Фермин вскинул руки, давая понять, что не замышляет ничего дурного.
— Я уже ухожу, святой отец. Умоляю, не зовите полицию.
Священник оглядел его с головы до ног суровым взглядом. Выглядел он так, словно полжизни носил мешки в порту, а не потиры в церкви.
— Вы голодны? — спросил он.
Фермин, который съел бы в тот момент даже битый кирпич, если бы его сбрызнули парой капель оливкового масла, покачал головой.
— Я только что отужинал в «Семи дверях» и почти посинел от черного риса, — заявил он.
На лице священника появилось подобие улыбки. Он повернулся и зашагал по улице.