Узорчатая парча
Шрифт:
Во время этого монолога у меня полились слезы. Я слушала отца и рыдала. Однако он резко оборвал себя и долго молчал. Я сидела на диване в залитой зимним солнцем комнате. Наступившую тишину нарушали лишь мои нескончаемые всхлипы.
«Но ведь лошадь сломала ногу, а кувшин разбился вдребезги! Разве это было не так? Папа! Это ведь твои слова, папа! Помнишь, что ты говорил мне в кафе – еще до развода с Аримой?! Значит, лошадь сломала ногу и кувшин разбился уже потом, когда мы расстались и я поставила свое имя на уведомлении о разводе?» – прорыдала я. Но тут отец вдруг вскочил. «Аримабыл хорошим парнем! Я искренне привязался к нему…» – проронил он и удалился к себе. Лицо у него было просто ужасное, все перекошенное.
Тут в комнату вошла Икуко, она принесла нам чай. Увидев, что я сижу в одиночестве и давлюсь рыданиями, словно малый ребенок, она постояла, видно хотела что-то сказать, но не нашла подходящих слов. Просто молча поставила чайник и чашки на стол и вернулась на кухню. Рассеянно глядя на струйку пара, поднимавшуюся от носика чайника, я обдумывала последнюю фразу отца: «Арима был хорошим парнем! Я искренне привязался к нему…» Всю свою жизнь отец знал только одно – работа, работа и еще раз работа. Интересы дела превыше интересов семьи. Отец рассудочный человек, он никого не пускал к себе в душу. И вдруг такое признание! В его словах ощущалась настоящая, неподдельная любовь. Да, мой бывший супруг был хорошим человеком. А отец искренне желает мне счастья. Эти две обжигающе горячие мысли просочились в мое сознание и завладели всем моим существом. И тут из меня словно ушли,
Не знаю, как долго я пробыла в каком-то полузабытьи. Когда я опомнилась, зимнее солнце уже опускалось за горизонт, замшелый каменный фонарь во дворе казался почти черным, его длинная тень уже дотянулась до окна отцовской комнаты. Я привела в порядок лицо и прошла на кухню к Икуко, которая сообщила, что у нее нынче большая радость – ее сына, который в этом году закончит школу высшей ступени, приняли на работу. Он мечтал стать поваром – и вот, желание его исполнилось. Мальчика взяли в знаменитый французский ресторан в городе Асия.
Ресторан называется «Мэзон де Руа», помните, мы с Вами были там раза два-три. Икуко овдовела, когда мальчику было три года. Потом она целых пять лет трудилась в деревне в Тамбе, работая на семью покойного мужа, и жила со свекровью и свекром, но выписалась из посемейного списка и переехала в Кобэ, в район Хигасинада, на иждивение старшей сестры. Когда умерла моя мама, нам потребовалась заботливая и сердечная женщина – помогать по хозяйству. Вот один наш знакомый и «сосватал» нам Икуко. Она оставила сына сестре, а сама переехала к нам. С тех пор так и живет у нас в доме, как член семьи. Икуко никогда не жаловалась вслух, что не видит сына. Но мы с отцом понимали, как ей тяжело, и время от времени сами заводили разговор на эту тему. Мы оба считали, что Икуко лучше снять квартиру поблизости с Короэн и взять сына к себе, а у нас остаться приходящей помощницей. Впрочем, зачем я пишу об этом? Вы и сами все это знаете. Икуко эта идея пришлась по душе, и она уже подыскивала жилье, когда случилось несчастье с Вами. К Икуко все это не имело ровным счетом никакого отношения, но она приняла нашу беду как свое личное горе. Очень жалела меня и заботилась обо мне, словно родная мать. Тут же прекратила поиски жилья и заявила, что хочет остаться в нашей семье и вести хозяйство, как прежде. «Поговорим о моем переезде, когда госпожа Аки оправится, – заявила она. – А пока мне лучше остаться у вас и помогать по хозяйству. Вот когда сын встанет на ноги и начнет зарабатывать, так и я уйду на покой. Может, тогда и заживем вместе, подумаем. Мальчишки – они ведь не такие нежные, как девочки…» Говорит, как жили порознь, ну и еще поживем! – И, понизив голос, добавила: «Да и хозяин наш такой трудный! Уж Аки-сан достанется… Дозвольте, я буду ухаживать за ним!»
С того дня речи о том, что она будет у нас приходящей работницей, больше не заходило. Икуко так хорошо изучила привычки отца, словно живет с ним уже не один десяток лет. Она молчаливо сносит его раздражительность и своенравие, совершенно не обижаясь. И отца она тоже не раздражает. Я просто восхищаюсь ее терпением и благодарна ей за все. Когда отец уезжает в Токио надолго, он частенько берет Икуко с собой – настолько он ей доверяет.
Услышав, что сын Икуко будет стажироваться в знаменитом французском ресторане, я сказала, что там он сможет стать классным поваром, и потом без труда устроится в любой ресторан с французской кухней. Икуко ответила, что для этого еще надо немало потрудиться, но было видно, что радость так и брызжет из нее. Готовя ужин и раскладывая еду по тарелкам, она просто летала по кухне. Даже нож стучал у нее не так, как обычно, – с какой-то музыкальной ритмичностью. Когда я сказала, что это прекрасно, что сына взяли в такое место, Икуко пояснила: «Спасибо хозяину. Он написал рекомендательное письмо, и сын пошел с ним на собеседование. Так что все решилось в одну минуту. Стоило только подать рекомендацию!» Что-то мурлыча себе под нос, Икуко продолжала колдовать над ужином, а я отправилась в комнату отца. Он сидел за низеньким столиком и что-то писал. Я поблагодарила его за помощь сыну Икуко, на что отец сердито буркнул: «Ты-то почему меня благодаришь?» «Папа!» – окликнула я его – и тут у меня опять хлынули слезы. «Ты нарочно пришла ко мне, чтобы поплакать? – спросил отец. Дописав какое-то письмо, он запечатал его в конверт и добавил: – В самом деле, может все-таки съездишь за границу? Перемена места – лучшее лекарство от хандры!» Тут он впервые за все это время улыбнулся. Я сказала: спасибо, не надо, я и так забыла о том, что случилось. Отец отвернулся к столу и, глядя в сторону, процедил: «Неужели?» Больше он не добавил ни слова. Я подошла к нему сзади, обняла его шею руками и потерлась щекой о спину. «Я и в самом деле забыла о нем. Правда, папа!» – прошептала я. Но тотчас же Ваше лицо возникло перед моими глазами. Поглаживая мою руку, отец сказал: «Человек – престранное существо. Он меняется, порой меняется ежечасно, ежеминутно!» Потом прошептал, словно говорил сам с собой: «Ты славная девочка, Аки. Ты непременно будешь счастливой!» С того дня прошло почти десять лет, но я почему-то до сих пор отчетливо помню мужественный голос отца и стылый воздух его нетопленой тихой комнаты, обставленной в японском стиле. Это ощущение неизменно живет в моей памяти – самое яркое среди груды воспоминаний, скопившихся после разлуки с Вами…
За границу я так и не поехала. Мало того, я даже перестала бывать в шумных и многолюдных Кобэ и Умэде. Так проходили день за днем. «Моцарт» отстроили заново. Кафе открылось, когда уже отцветала сакура и на деревьях начинали распускаться зеленые листики. Хотя строение было застраховано от пожара, цены на древесину взлетели процентов на сорок, и, говорят, хозяин влез в большие долги. Новый «Моцарт» строили по прежнему проекту, но из-за дороговизны материалы теперь были другие, так что кафе в чем-то все же отличалось от прежнего. Тем не менее когда я, толкнув дверь, вошла внутрь, меня встретила та же музыка Моцарта. Это была 40-я симфония, которая мне более по душе, чем № 41 – «Юпитер». Я поздравила хозяев с открытием и села на свое обычное место у окошка, выходящего на дорогу. «Ваша чашка тоже куда-то запропастилась во время пожара, может сгорела или разбилась, – и я присмотрел Вам новую. Я набрел на нее в фарфоровой лавочке района Каварамати, в Киото. Хорошая вещь, вот и купил», – сказал хозяин, ставя передо мной новую кофейную чашечку. Чашка была светло-дымчатая, без рисунка, слегка шероховатая на ощупь. При этом стенки ее были такими тонкими, что казалось, просвечивали насквозь. Наверное, дорогая, подумала я, и попросила разрешения заплатить. Но хозяин сказал, что это подарок, и наотрез отказался назвать цену, как я его ни пытала. День был воскресный. По аллее, среди покрывшихся зеленой листвой деревцев сакуры, гуляли люди, в кафе почти все столики были заняты. Наконец-то я вновь пила вкусный кофе, слушая музыку Моцарта… И вдруг через стекло я увидала отца, приближавшегося к кафе прогулочным шагом. Он был в шерстяном джемпере, на ногах сандалии. Отец шел не торопясь, явно наслаждаясь солнечными лучами. Я приоткрыла дверь и окликнула его. Отец зашел в кафе. Сев за мой столик, он осведомился, вкусный ли подают здесь кофе. И тут же добавил, что самый вкусный в Японии кофе варят в кофейне, что находится неподалеку от его фирмы в квартале Ёдоябаси. Так. по крайней мере, считает он. Услышав нашу беседу, к нам тотчас же подскочил хозяин и объявил, что по вкусу кофе в «Моцарте» стоит на втором месте в Японии. Узнав, что пришел мой отец, к нам тут же выбежала хозяйка. Супруги принялись дружно благодарить отца за деньги и выразили надежду, что и он станет их постоянным клиентом. У них были улыбчивые, просветленные лица, и чувствовалось, что к ним вернулось былое жизнелюбие.
Мне было известно, что в те дни, когда у отца не назначено деловых свиданий или приемов, он сразу же после работы едет домой, никуда не заезжая по пути. Так было практически всегда. Поэтому я даже вообразить не могла, что он
«Мне сказали, что некий мужчина питает к тебе нежные чувства, – сообщил он. – На днях хозяин "Моцарта" обиняками выспрашивал у меня, что ты да как. Этот мужчина доводится ему племянником. Он преподает в университете, специализируется по истории Востока. Ему уже тридцать три, но он холост. Через два года он станет доцентом, это вроде бы решено. Формально вы виделись только однажды – в доме хозяина "Моцарта". После этого он не раз наблюдал за тобой, сидя за стойкой в кафе, когда ты заходила выпить кофе. Сам он никогда не был женат, но его не волнует, что ты уже побывала замужем. В свое время он думал лишь об учебе и так и не встретил женщину, с которой захотел бы связать свою жизнь. А вот ты понравилась ему с первого взгляда. Во всяком случае, так говорит хозяин кафе. Когда он впервые поднял эту тему, я отнесся к его идее без особого энтузиазма. Но хозяин "Моцарта" так упрашивал меня, что я все-таки согласился встретиться с этим парнем – при условии, что меня представят ему не как твоего отца, а как завсегдатая кафе. Никакого серьезного разговора не было. Так, поговорили о погоде, о том, сколько получает преподаватель университета, что это за наука такая – история Востока, ну и так далее. Теперь я не собираюсь делать своим преемником собственного зятя. Пришлось отказаться от этой идеи после твоего развода с Аримой. Заменить его другим человеком я не могу. Думаю, что со временем, когда я выйду в отставку, дела "Хосидзима кэнсэцу" примет какой-нибудь подходящий для компании человек. Я уже смирился с этим. Единственное, что меня волнует, так это твоя судьба. Я хочу одного – чтобы ты была счастлива. Подумай об этом хорошенько. Тебе ведь только двадцать шесть, вся жизнь впереди. Если попадется действительно хороший человек, нужно выходить за него замуж и создавать новую семью. Это будет самое правильное решение. Если этот мужчина тебе не понравится, ничего страшного не случится. Ты ведь легко можешь отказать. Я считаю, что нужно устроить встречу. Чтобы ты могла хотя бы поговорить с ним… Как полагаешь?» Короче, отец в своей обычной категоричной манере предложил мне смотрины. Слушая его, я вроде даже припомнила, что и впрямь встречалась с тем человеком, но ни лица, ни впечатлений о встрече в моей памяти не сохранилось. Он читает лекции в университете?… Да, мне тогда еще показалось, что он похож на ученого. Кажется, у него четкие черты лица. Но что бы ни говорил мне отец, у меня решительно не было желания идти на смотрины. В моем сердце по-прежнему жили Вы, Вы стояли у меня на пути, хотя я понимала, что Вы никогда не вернетесь. Куря сигарету за сигаретой, отец продолжал: «Сегодня я снова зашел в "Моцарт" и имел беседу с хозяином. Я рассказал ему все без утайки о причинах развода, и попросил передать наш разговор его племяннику. В сущности, меня не интересовало мнение хозяина на этот счет, но он явно загрустил и задумался, а потом сказал, что вряд ли что-то получится из вашего сватовства. Мол, тебе нужно немало времени, чтобы прийти в себя после развода. Ему, видите ли, показалось, что ты очень страдаешь как женщина. Потому что женщина, к тому же такая юная, не могла бы мгновенно постигнуть таинство музыки Моцарта, а ты проявила такое блестящее понимание, что превзошла его самого. Он поклонился мне и попросил считать, что разговора о сватовстве между нами не было. Я поинтересовался причиной, но он молчал. Это задело меня за живое, и теперь уже я стал настаивать на смотринах. Вот такая нелепая ситуация! Я сказал, что в разводе повинна не ты, а твой муж, это он изменил, а потом случилась трагедия, после которой Вы просто вынуждены были расстаться. И что я не считаю это помехой для ваших смотрин. Я даже слегка разозлился на реакцию хозяина "Моцарта". Вспылив, я сказал, что отнюдь не стремлюсь выдавать свою дочь за какого-то полунищего преподавателя, и вообще неизвестно, что это за птица, нужно еще разобраться. Тогда хозяин принес мне свои извинения за бестактность, но сказал, что у него создалось впечатление, что, несмотря ни на что, тебе не хотелось развода с мужем. Мне показалось, что в меня всадили острый нож! А хозяин твердил свое, что, мол, смотрел на тебя, как ты в задумчивости пила кофе, и все не мог отделаться от этого ощущения. И опять повторил, что тебе потребуется еще очень и очень много времени. Я подумал – а может, он прав? И тут же у меня возникла другая мысль: как раз поэтому тебе необходимо скорее найти хорошего человека и начать новую жизнь! Я сказал об этом хозяину. Тот задумался и видимо тоже что-то решил, поскольку спросил, говорил ли я с тобой на подобную тему. Я ответил, что нет, пока не говорил, а он предложил сообщить мне об этом тебе сегодня же вечером. Мол, чем черт не шутит, что-то и выйдет. Вдруг его племянник так понравится моей дочери, что они станут любящей парой. Тут уже призадумался я. Больше всего я не люблю неказистых, убогих мужчин. Потом – пьяниц. Соитиро Кацунуму я видел всего один раз, но он не походил ни на убогого, ни на пьющего. Просто человек, явно увлеченный наукой, возможно, немного нервозный, но с чистой душой. Ну вот, я все тебе объяснил. Как просил меня хозяин кафе», – закончил отец свой рассказ.
Мне никогда не удавалось одержать верх над отцом. Не удалось и на этот раз. Когда он завершил свой монолог, я попросила дать мне время подумать и поднялась к себе на второй этаж. За окном лежал скованный зимней стужей притихший город. Казалось, он весь залит голубоватой краской. Я взглянула на луну – и поняла, что скоро наступит полнолуние. Луна еще была слегка ущербной и выглядела какой-то кривой. Я подумала, что минул уже год, как мы расстались. А такое чувство, что прошло несколько лет. Я ощущала всем телом, всем сердцем такую страшную, необоримую усталость, которую не могут исцелить ни отдых, ни вдохновенный труд, ни самый безудержный разгул. Я попыталась представить, что чувствуете Вы. Прошел всего год, так что вряд ли Вы совершенно забыли меня. Да, незнакомая женщина украла у меня мужа, но тогда во мне еще было достаточно самонадеянности. В тот вечер я думала очень долго, и в результате пришла к такому, возможно, необоснованному решению: даже если Вы не забыли меня, Вы, верно, смирились с тем, что случилось. А значит, и мне надлежит смириться. Я должна была взять себя в руки еще год назад, но мне это не удалось. Я несколько раз повторила себе: ты должна смириться и успокоиться! Я вспомнила слова отца, что человек склонен меняться. Человек – престранное существо, иногда он меняется ежечасно, ежесекундно… Интересно, какие перемены произойдут теперь со мной? И тут вдруг к сердцу подступила такая тревога, что меня затрясло. Мною опять овладело предчувствие, что надвигается что-то ужасное. И для Вас, и для меня…
Спустя две недели, в воскресный день, мы впятером ужинали в том самом французском ресторане в городе Асия – я, отец, хозяева «Моцарта» и их племянник. Мы с отцом и Кацунума почти все время молчали, тогда как хозяева «Моцарта» усердно искали темы для разговора. После ужина отец и супруги поехали домой. А мы с Кацунумой прогулялись до станции Асиягава линии Ханкю, а потом заглянули в попавшееся по пути кафе. «Дядя рассказал мне об обстоятельствах Вашего развода», – проговорил Кацунума – и умолк, явно не зная, что сказать дальше. Подходящих слов он так и не нашел, с легким раздражением наморщил лоб и принялся теребить пальцами прядь волос. Тогда решила высказаться я.