Узы крови
Шрифт:
— Итак, наш отряд сформирован. По крайней мере, большая его часть. Вопреки всем исчадьям ада и мечам Франции мы разыщем Жана и Анну. Вчетвером против всего мира, если понадобится.
— Впятером.
Они не услышали ее приближения, потому что она не пожелала быть услышанной. Она стояла в тени дверного проема и слушала их со слезами на глазах. Лицо ее покраснело от мучительной борьбы разума и чувств.
— Впятером, — повторила она, подходя к застывшим от изумления друзьям и кладя свою руку поверх остальных.
— Бекк! — встревоженно проговорил
— Да. Моя дочь хорошо меня вылечила. Я не задержу вас. Кроме того, я по-прежнему стреляю из мушкета лучше всех вас. Мне нужно быть на месте, чтобы не дать вот ей вырвать глаза моему сыну.
И Ребекка положила вторую руку на плечо девушки и чуть сжала его, останавливая ее протестующий возглас.
Их руки под ее ладонью. Сила их дружбы, ощущавшаяся в этом круговом рукопожатии. Бекк не хватало этого в те недели, когда она, отвернувшись от них, пыталась вернуться к иудаизму, к племени, которое она отвергла так давно, взяв в мужья Жана Ромбо. И теперь, слыша их голоса и ощущая эту силу, Бекк понимала: она находится именно там, где ей следует быть.
— Итак, я поеду с вами в Париж, в Лондон. На край земли. Я попытаюсь помешать моим мужчинам убить друг друга — моим сильным и гордым мужчинам. Я постараюсь поступить правильно.
На этот раз слезы навернулись на глаза Хакона, однако его голос остался звучным.
— Значит, наш отряд действительно возродился. И где бы они сейчас ни находились, с какой бедой ни столкнулись, пусть почувствуют: мы идем им на помощь.
И они отозвались в один голос:
— Воистину так.
Глава 14. ГРЕХИ ОТЦОВ
— Benedic me, Domine, quia peccavi in cogitatione, verbo et opere. Меа…
— Прости меня, сыне, ибо я говорю только на языке этой страны. Я — бедный приходской священник и не знаю латыни.
Джанни посмотрел на решетку, разделявшую каморки исповедальни. Позади нее была видна темная тень священника, склонившего голову, чтобы слушать. Вздохнув, Джанни вспомнил о том, как шел сюда от Тауэра, минуя один храм за другим для того, чтобы попасть в Собор Святого Павла. Он подумал, что в главном храме государства должен найтись человек, у которого достанет ума и аскетической опытности, чтобы выслушать его исповедь, а потом назначить строгую епитимью за его грехи. Однако даже здесь он встречает только невежество! Неудивительно, что это королевство так далеко отошло от истинного света, коль скоро здесь даже пастыри не в состоянии говорить на священном языке.
Из тех четырех языков, которыми он владел, английский был наименее любимым, а этот священник, судя по его резкому говору, к тому же пользовался одним из тех странных диалектов, которые, похоже, меняются через каждые две улицы! Джанни захотелось уйти, но с момента его последней исповеди прошло немало времени — тогда, в Риме, ему было прощено убийство старого еврея. Теперь на его руках появилась новая кровь — конечно, то была кровь врага, еретика, но все равно кровь. Однако стоит ли говорить обо всем этом человеку, который, вероятно, никогда не покидал келий Собора Святого Павла?
Но возможно, это тоже было частью его искупления. Приблизив лицо к деревянным планкам, Джанни повторил те же слова по-английски:
— Тогда простите меня, отче, согрешившего мыслью, словом и делом. Со времени моей последней исповеди прошло четыре недели.
— Какие грехи ты совершил, сын мой?
Такое отсутствие тонкости! Такая прямота! До чего же это по-английски!
— Первый грех — гордыня. Я многое сделал для святого дела и радуюсь этому.
— Значит, теперь ты сожалеешь о содеянном?
— Конечно нет! Я проливал кровь только врагов Христа. Но мне не следовало бы гордиться их смертью, мне следовало бы служить только скромным сосудом Господа.
— Понимаю. И гордыня — твой единственный грех?
— Самый большой.
Наступило молчание, а потом этот странный голос снова хрипло спросил:
— А как же гнев?
— Гнев?
— Ты сказал, что пролил кровь врагов Христа. Они пробудили в тебе гнев?
— Конечно. Иначе я не смог бы их убить.
О чем говорит этот невежественный человек?
— И ты хотел бы наказать всех грешников этого мира? Здесь, в Лондоне? Возможно, твоих родных?
— Родных? — Разговор принимал странный оборот. — Мы говорим здесь о моих грехах, отче, а не о чужих.
— А разве грехи отцов не ложатся на тебя?
Джанни с трудом проглотил вскрик. Опять эта английская прямота! Он избегал говорить о своей семье, особенно на исповеди. Ему не удавалось подобрать нужные слова. Даже его исповедники в Риме не могли осознать всей глубины тех грехов. А вот этот невежественный англичанин, который не говорит на латыни и, похоже, плохо владеет даже своим родным языком, говорит о грехе его семьи!
Священник понизил голос, заставив Джанни наклониться ближе к решетке.
— Полно! Тебе ведь известно про грехи отцов. Разве они не пали на тебя?
Джанни тряхнул головой и сел прямее. На него нахлынул гнев. Он хотел говорить совсем не об этом.
— Возможно. Но вы не в силах разрешить меня от них. Только Бог может это сделать.
— Возможно, если бы мне стало понятно, каковы они…
— Это просто. Мой отец служит сатане. Молчание было довольно долгим, а потом священник спросил:
— Как?
— Почему нам нужно об этом говорить, святой отец?
— Как?
Джанни стиснул зубы и, не разжимая их, процедил:
— Он вырастил меня в неведении Славы Христовой.
— Многие люди о ней не знают. Разве неведение — это грех?
— Да! Грешно не знать Господних заповедей. И из-за этого невежества пытаться причинить вред святой Матери-Церкви. Он согрешил с одной из блудниц сатаны! — Голос Джанни рвался сквозь решетку, словно пытаясь разбить ее. — Он был ее рыцарем, этой шлюхи, этой еретички, этой ведьмы, которая отвратила вашу страну от света Рима.