Узы крови
Шрифт:
— И это — особенная арестантка. Это — Трастеверийская ведьма.
Он ткнул ногой распростертое тело, и Эрик издал довольно убедительный женский стон.
— Я о такой не слышал.
Голос служащего звучал гнусаво и пронзительно. Он начал листать свои списки.
— Не слышал о Трастеверийской ведьме?
Эрик уловил, как отцовский голос привычно понизился и приобрел интонации, которые были знакомы юноше всю его жизнь. Именно таким тоном Хакон рассказывал свои удивительные истории. Он говорил почти шепотом, заставлявшим слушателей ловить каждое слово. Служащий и офицер невольно подались вперед.
— Вы не слышали о колдунье, которая вынимала нежеланных детей из животов неосторожных девиц? О колдунье, которая с помощью плоти нерожденных проклинала их отцов, сушила им плоть и покрывала член нарывами и язвами?
Оба заерзали, поспешно скрестили ноги под столом и перекрестились.
— Когда я вошел в ее лачугу, там горели свечи, воткнутые в черепа, а с притолоки свисали куски человеческой кожи. Мне пришлось убить двадцать котов, ее помощников: они шипели, царапались и не пропускали меня к ее вонючей постели.
Эрик попытался изобразить зловещий хохот, быстро прерванный ударом отцовского сапога.
Служащий нервно сглотнул.
— Тогда скорее веди ее. Вон через ту дверь. Мы будем держать ее поблизости: судя по всему, ее должны сжечь одной из первых.
— О нет, друг! — Голос Хакона не изменил своего загадочного тембра. — Она умеет превращаться в летучую мышь после захода солнца. Эти решетки на окнах ее не остановят. Для нее годится только одно место: Тартар!
— Ладно, — проговорил офицер. — Отправим ее туда. Стражник! — крикнул он через плечо.
— Я сам должен ее отвести, дружище. — Хакон наклонился к командиру. — Достаточно один раз посмотреть ей в лицо — и ты в ее власти. Я сам-то могу ею командовать только потому, что убил ее помощников и забрал у них силу. Их кровь запеклась у меня на коже. Смотри!
Он сунул ему под нос свое запястье, на котором остались следы царапин после драки в сарае.
Служащий и офицер посмотрели на раны, переглянулись. Офицер кивнул — и печать, опущенная в чернила, со стуком плюхнулась на пергамент.
— Иди в ту дверь слева, вон в ту, низкую. Лестница там всего одна. — Офицер еще раз перекрестился и добавил: — Но не задерживайтесь там долго, капитан. Бросайте ее и уходите. И да хранит вас Христос!
— Аминь, дружище. Я задержусь там только для того, чтобы исполнить мой святой долг, не больше. — Хакон улыбнулся «собрату» и лягнул фигуру, лежащую возле его ног. — Пошли, вавилонская блудница! Ступай к своей судьбе!
Поднимаясь, Эрик пытался поправить шаль, закрывавшую ему голову. Она немного сползла, но оба тюремщика отвернулись: помня предостережение, они предпочли устремить взгляды на семьи еретиков, бурлящие позади него. Хакон подтолкнул парня в спину.
— Нам везет, — прошептал отец Эрику, пока они поднимались по ступенькам к двери.
— Неужели обязательно было меня пинать, чтобы тебе поверили? — прошипел Эрик.
— Наверное, нет. Но почему я должен был отказать себе в этом удовольствии?
Оказавшись у двери, Хакон поднес пергамент к решетке в двери. Засовы были отодвинуты — и оба ступили в полумрак.
Мария Фуггер ждала, сжимая кость в правой руке. Пальцами левой она снова и снова пробовала кривой заостренный конец. Она порезалась… когда именно? Час назад? День назад? Это не имело значения. То было мгновение, когда она отведала собственной крови — и получила от этого удовольствие. Ей понравилось тепло и железистый привкус. Ей хотелось порезать себя еще раз, в таком месте, где кровь будет течь обильнее и дольше. Ее собственная кровь была первой пищей, первой влагой, которая коснулась ее губ за… за сколько же времени? За три дня? За неделю? Она проголодалась — ей необходимо было поесть. Если она не поест, то заснет, а если она заснет, то уже никогда не проснется. В этом нет сомнений. Однако потом Марии пришло в голову, что одной только крови, какой бы солоновато-вкусной она ни была, хватит ненадолго. Запас крови не бесконечен. Однако поблизости есть другая кровь — бесконечные запасы. Если только действовать с умом.
Мария слышала, как они двигаются, слышала, как они принюхиваются. Она ощущала нежнейшие прикосновения усиков к своему лицу, она снова и снова отталкивала от себя любопытные мордочки, острые коготки. Девушке все время хотелось прогнать от себя крыс. До этой минуты. Теперь она молилась, чтобы они приблизились, — горячо молилась, ожидая добычу в своей соломенной пещерке, согнувшись над небольшим пространством, которое она перед собой расчистила. Охотница готова к охоте. Это ее царство: ведь она все-таки Фуггер, а ее семья правит в темных и тесных закоулках.
Послышались звуки. Однако не те, которых ожидала пленница, — не шебуршание или тихий писк. Вместо этого заскрежетал ключ, отодвинулись засовы, а потом… потом раздался самый чудесный звук на свете — голос любимого, выкрикивающий ее имя:
— Мария!
Силуэт Эрика возник перед нею в свете факела, который держал позади него его отец. Юношу шатало от гнилостной вони, вырвавшейся из-за открывшейся двери.
Марию уже посещали такие великолепные видения в течение того… месяца? целой жизни?., которые она провела здесь. Девушка прекрасно знала, что на их зов нельзя откликаться, потому что это заставит их исчезнуть. Если она будет лежать и молчать, то, может быть, дух скажет еще что-нибудь.
Эрик выхватил у отца факел. Хакон повернулся назад над бесчувственным телом тюремщика, распростертым у его ног, и вытащил для себя новый факел из крепления на стене. Прикрывая рты ладонями, стараясь не вдыхать вонь, навалившуюся на них, скандинавы вошли в Тартар.
Перед ними лежали горки соломы, похожие на стручки огромных растений. Эти беспорядочно разбросанные холмики исчезали в полумраке за границей светового пятна, которое не достигало ни стен, ни сводов. Там, куда оно падало, мгновенно начиналось шуршание, словно каждая пещерка была одушевленным существом, которое сжималось в комок, прячась от яркого света.
— Мария! — снова позвал Эрик, чуть не упав на двух скользких ступенях, которые вели к полу темницы.
— Мария! — отозвался мужской голос, в точности скопировав его интонацию.
Эрик стремительно повернулся в его сторону.
— Мария! — вскрикнул другой голос, женский, с противоположной стороны.
Он повернулся туда. А потом поднялись вопли: голос за голосом выкрикивали это единственное слово, оно летело со всех сторон. Отвратительная какофония все нарастала, а потом вдруг оборвалась, словно придушенная чьей-то рукой.