Узют-каны
Шрифт:
– Если убийство можно назвать разведкой…
– Мы помним о вашей травме, очень сочувствую. Выбор за вами. Однажды вы выполнили свой долг, но Родина…
– Посмотрим. На всякий случай – не ждите, – Молчун вышел.
Костенко достал новую сигарету…
Интеллигент нервно закурил и уставился большими, с поволокой глазами на полковника. Длинные чёрные волосы улеглись на плечи:
– Почему меня не берёте?
– Видишь ли, Саша, – Костенко с сожалением рассматривал измазанную пепельницу, – тайга – сложная штука. Маршрут не из лёгких. Десятки километров пешком. Нам нужны опытные, выносливые люди.
– Как Спортсмен?
– Я не могу тебя пустить, для твоей же пользы, ты…
– Ещё молод, – добавил за него Шурик, заметно успокоившись, выпустил ровную струйку дыма, – и вообще, сопляк. Я прав?
– Я не это имел в виду.
– Именно это, – Шурик безжалостно сплюнул в пепельницу и раздавил в слюне окурок.
– Ну, Саша. Повторяю, придётся нелегко. И зачем тебе всё это?
– Хотите пари? Все, кто заходил сюда до меня, спрашивали, сколько им заплатят. Мне тоже нужны деньги. Но не это главное. Там, в тайге, люди. Они искалечены наверняка и умирают от голода. Я хочу им помочь, просто по-человечески. И, в конце концов, нужны добровольцы или нет?
– Нужны, – выдохнул Костенко. – Ты прав: вся эта акция с экспедицией лишь для того, чтобы помочь несчастным, им сейчас очень трудно и…
– Не надо, – отмахнулся Шурик, – лапшу на уши не надо. Вам совершенно наплевать на людей. Так?
– Саша, что ты несёшь?!
– Товарищ полковник, – лицо Интеллигента преобразилось, в жгучих цыганских глазах чёрным по белому было написано «никому не верю» и лишь между строк слабая искорка: «но хочу понять». – А не рано вы себя произвели? Майорские лычки шли вам больше… Будем откровенны: не хотите меня брать из-за отца? Боитесь?
– Ерунда, – нахмурился Костенко.
– Правильно, – согласился Шурик, – он уже не тот и власти у него поубавилось. Но одно знаю точно. Когда мой предок кому-либо что-нибудь обещает по максимуму, то это означает: либо он не собирается расплачиваться, либо намерен получить в десять раз больше.
– Вот ты о чём? – полковник усмехнулся. – Решил, что я слишком много обещаю за поход?
– Вот именно. Сумма-то солидная. А я не в кино, а в жизни уже привык видеть, как большие люди любят деньги и неохотно с ними расстаются, не считаясь с человеческими жизнями.
– Ох, в мерзавца ты вырос, Сашка. А помнится…
– Вы меня на коленочках нянчили, на ручках качали? И, между прочим, обсуждали с батей, сколько кому дать на лапу?
– Ладно, ладно. Сдаюсь, – пытаясь перевести разговор в шутку, – приподнял ладони Костенко. – Иди в свою экспедицию, шантажист. Но помни: ножки будут бо-бо и мозоли на пятках обеспечены.
Сашка улыбнулся:
– Вот так бы и давно, дядя Сева. А всё-таки: деньги такие – почему?
– Не поверишь. Видишь ли, ты прав, конечно. Всех интересует размер своего кармана, а на людей кладут по-крупному. Но люди, потерпевшие аварию, очень важны. Особенно – академик Пантелеев.
– Так бы и сказали. Там учёные? Почему же – добровольцы? Нельзя что ли профессионалов вызвать?
– Четыре дня прошло. С вертолётов обнаружить не удалось, а пока столица раскачается… Огонь ждать не будет.
– Понятно, – лицо Интеллигента вытянулась, в телячьих глазах надолго задержался огонёк азарта и тщеславия.
– Деньги удалось вытянуть из местной администрации, никто не хочет идти, понимаешь? Профессионалы борются с огнём, жертвуют жизнью, причём за гроши. Они держат пожар грудью, ждут, когда мы тут спохватимся и вытащим этого треклятого академика из пекла… или выясним, что вытаскивать уже нечего. А ты тут меня в коррупции обвиняешь.
– Прошу прощения, – Сашка поднялся, – значит, я принят?
– Иди, иди, – отмахнулся Костенко, он как-то сразу постарел, наигранная бодрость исчезла, и Шурик увидел пожилого человека, страдающего ревматизмом и раздавленного обстоятельствами, – только позвони своим. И… береги себя.
– И всё-таки: почему – полковник? Извините, ухожу, смываюсь, – дверь закрылась.
Костенко взял ещё одну сигарету, покрутил в чистеньких пальцах. Нет, слишком много на сегодня, сердце и так пошаливает. Перевёл взгляд на грязную пепельницу, бросил в неё сигарету, взвесил плоский, тяжёлый квадратик на ладони, поднялся, открыл форточку и выбросил его в окно. Через долю секунды пепельница звякнула внизу, раскидывая остроганные осколки по подъездной дорожке. Сидевшие в автобусе вздрогнули, но полковнику было не до них: дверь уже впускала плотного, лысого человека.
– Много навербовали? – с порога спросил тот.
Костенко окинул его хмурым, оценивающим взглядом, отошёл от окна и царственно опустился в кресло за столом, пригласив вошедшего присесть напротив.
– Благодарствую, – ответил Балагур и скромненько притылился на край голубого кресла.
– Хотите принять участие? – насмешка изогнула губы полковника, когда он покосился на выпирающий животик собеседника.
Балагур пошамкал толстыми губами, потёр гладкий, как колено, лоб, вытащил из кармана рубашки удостоверение и протянул полковнику:
– Собственный корреспондент, – представился он.
– Прямо-таки НТВ? – вскинул брови Костенко и расплылся в дружелюбной улыбке. – А что в наших краях забыли?
– Делали репортаж из жизни национальных меньшинств. Тут набрёл на прекрасный профилакторий и взял отпуск. Ну как, пропускаете прессу?
– Вам дать интервью? – полковник подобрался, на всякий случай откашлялся, прочищая горло и оттягивая время, строя в голове сконцентрированно-сжатые фразы, самой наипервейшей из которых была: «Чёрт бы его побрал!», но она в интервью явно не вписывалась.
– Не надо. Зачем? – пожал плечами Балагур. – Всё, что хотел знать о пожаре, уже почерпнул из местных источников. А большего вы ведь не скажете?
– Не скажу, – признался Костенко, – потому что не знаю.
– Ну-ну, – причмокнул журналист. – Я вообще-то хочу напроситься в спасательную экспедицию, чтобы своими глазами, так сказать, а вернее – объективом запечатлеть счастливое спасение академика Пантелеева.
«Сашка – идиот, мерзавец и болтун. Никто, кроме него…» – ещё одна недостойная прессы мысль.