В августе 41-го. Когда горела броня

Кошкин Иван Всеволодович

— Это война, — сухо ответил Петров. — У тебя как, все целы?

— Да.

— А рация работает?

— Работает, — кивнул узбек.

— Тогда свяжи меня с комбатом, у нас станция отказала что-то. — Он нагнулся и аккуратно вытащил из нагрудного кармана гимнастерки Кононова залитое кровью командирское удостоверение и комсомольский билет, затем забрал документы Прокопьева.

Судя по шуму двигателя и грохоту пулеметов, танк комбата вел бой.

— Быстро, Ваня, быстро, — крикнул Шелепин. — Поселок взяли?

— Закрепились на окраине, — проорал в микрофон старший лейтенант. — Сейчас оглядимся и дальше пойдем!

— Добро! От пехоты не отрывайся! Потери есть?

— Один танк поврежден, два члена экипажа убиты!

Ударил выстрел танковой пушки.

— Не слышу! — рявкнул комбат. — Ладно, выбьете немцев — доложишь! Конец связи!

— Товарищ старший лейтенант, — небо в люке заслонило широкое скуластое лицо молодого красноармейца. — Вас капитан Асланишвили зовет.

Комбат стоял у танка и что-то горячо втолковывал комиссару.

— А, Вано, — крикнул он, увидев вылезающего из башни Петрова. — Иди сюда, дорогой, хоть ты ему скажи!

Только тут комроты увидел, что голова Гольдберга замотана бинтом, на котором проступают кровавые пятна, на плече комиссара висел немецкий автомат, а на поясе — две сумки с длинными магазинами.

— Сорок два года человеку, а он в рукопашную лезет, а? Джигит, а? У тебя мало бойцов, Валентин Иосифович? У тебя батальон бойцов, а ты хочешь всех фашистов сам убить? А если тебя убьют, где мне комиссара брать, ты подумал?

— Между прочим, товарищ капитан, — в голосе комиссара проскользнули виноватые нотки, — я, как коммунист и политработник, обязан быть впереди. Грош цена всей моей агитации, если я людям в спину буду что-нибудь воодушевляющее орать. И вообще, мне тут проговорились, что один горячий бывший кавалерист бегал с шашкой впереди цепи, это что, нормально? Комиссара убьют — большевики в батальоне есть, а вот вместо вас кто будет боем руководить?

Несмотря на пыль, густо покрывавшую смуглое лицо Асланишвили, было видно, что он покраснел.

— Ладно, оба погорячились. Я же тебе говорил, наше село — недалеко от Гори, я товарищу Сталину почти земляк, как могу сзади отсиживаться? — примирительно сказал комбат. — В общем, так, товарищи, немцы, похоже, отошли за сады и засели в домах.

Он раскрыл полевую сумку и достал из нее сложенный вчетверо лист плотной бумаги. Внезапно воздух разорвал противный свист и среди яблонь, метрах в ста от них, грохнули один за другим четыре взрыва.

— Минометы, — скривился комбат. — Пойдемте вон за тот сарай, там у меня начштаба сидит, размышляет.

Следующая серия мин разорвалась ближе, красноармейцы быстро рассредоточились, ища укрытие, а командиры бегом бросились к кирпичному зданию. За сараем и впрямь оказался целый штаб, стоял полевой телефон, по которому уже вызывали «Березу», и какой-то крепкого сложения старший сержант в перемазанной землей гимнастерке что-то докладывал невысокому старшему лейтенанту с умным, красивым лицом.

— А-а-а, разведка вернулась, — обрадовался Асланишвили. — Что скажешь, дорогой?

Разведчик вскочил и, отдав честь, рявкнул:

— Товарищ капитан, старший сержант…

— Тише, тише, разведка, ты нам всех фашистов распугаешь, — прервал его комбат. — Немцев обнаружил?

— Так точно! — ответил разведчик.

Немцы засели в домах вдоль трех главных улиц поселка, установив пулеметы в подвалах нескольких капитальных каменных строений, кроме того, где-то во дворах наверняка были замаскированы пехотные орудия и противотанковые пушки. Тем временем телефонист наконец дозвался свою «Березу», установив связь с КП полка. Судя по всему, гитлеровцы спешно перебросили откуда-то резервы, и западнее Воробьева разгорелся нешуточный бой, там громыхало не переставая. 715-й, понесший серьезные потери, все еще приводил себя в порядок, и для того, чтобы он мог преодолеть поле, отделявшее его от поселка, следовало как минимум выбить немцев из домов на восточной окраине. В любую минуту к засевшим в домах фашистам могло подойти подкрепление, с как назло чистого неба могли обрушиться немецкие пикировщики. Медлить было нельзя, батальон снова должен был атаковать врага самостоятельно. Асланишвили решил, что идти в наступление сразу по всем фронту будет неразумно, и принял решение сперва захватить восточную часть поселка, чтобы дать возможность подойти 715-му полку. Подтянув полковые орудия и пулеметы, капитан собрал мощный кулак из двух рот, придав им танки. Третья рота должна была обеспечивать фланги ударной группы, разведвзвод оставался в личном резерве комбата. Артиллерия дивизии произвела короткий огневой налет на немецкие позиции, и батальон перешел в наступление.

Петров мало что запомнил из этого боя. Здесь не было места красивым атакам, яростным броскам и личной удали, пехота медленно продвигалась вдоль улиц, забрасывая гранатами дома, в которых засели немцы. Наткнувшись на сильное сопротивление, командиры вызывали танки или выкатывали на прямую наводку «полковушки», затем все повторялось сначала. Если обстановка не позволяла танкистам подойти на выстрел или негде было установить пушку, атаковали под прикрытием пулеметов или просто бросались вперед, стремясь проскочить зону обстрела и сцепиться с гитлеровцами накоротке, врукопашную. В памяти старшего лейтенанта отложилась осада красивого двухэтажного каменного здания, наверное, поселкового клуба. На неширокой площади перед домом до войны стояла статуя Сталина, теперь сбитая с бетонного постамента. Похоже, немцы собирались куда-то утащить памятник, во всяком случае, бронзовую шею обхватывала петля из стального троса — колхоз был богатый, потому и увековечил Вождя Народов не в гипсе, а в металле. Вид великого земляка, сброшенного в пыль, привел Асланишвили в такое бешенство, что его пришлось чуть не силой удерживать от того, чтобы броситься в атаку. «Тридцатьчетверка» Петрова высунулась из-за изб и несколькими выстрелами подавила пулеметы, бившие из подвала и с чердака здания, открыв дорогу пехоте. В разгар боя за церковь, которая, как ни странно, оказалась действующей, в поселок ворвались потрепанные батальоны 715-го полка, поддерживаемые двумя «тридцатьчетверками» роты Иванова. Дело пошло веселее, и к двум часам дня Воробьево было очищено от немцев.

Тем временем 732-й, действуя вместе с ротой Бурцева, отбросил немцев от дороги Воробьево — Валки и, перерезав проселок на Ребятино, вынудил их отходить на север. Среди трофеев полка оказалась батарея 150-мм пехотных гаубиц, и казалось уже, что теперь гитлеровцев можно гнать без остановки, но тут над полем боя появилась немецкая авиация. Несмотря на обещанное прикрытие, наших самолетов в воздухе не было, и восьмерка «лаптежников» без помех отбомбилась по боевым порядкам 732-го полка. Встав в круг, пикировщики с хищно изогнутыми крыльями и закрытыми продолговатыми обтекателями, неубирающимися шасси, раз за разом падали на советские танки и пехоту. Танкисты Бурцева хорошо запомнили наставления Петрова и отчаянно маневрировали, так что немцам удалось поразить лишь один Т-26. Пехоте досталось сильнее, но самым страшным было то, что на своем КП прямым попаданием был убит командир полка вместе с комиссаром. Командование временно принял начальник штаба, о продолжении атаки нечего было и думать, и Тихомиров скрепя сердце приказал остановить наступление. К четырем часам дня дивизия, вклинившаяся в немецкую оборону на шесть километров, принялась окапываться.

* * *

Майор Шелепин вылез из танка, снял танкошлем и подставил лицо прохладному августовскому ветру, мокрая от пота гимнастерка противно липла к телу. Это было не похоже на Халхин-Гол. Это, черт возьми, было совсем не похоже на Халхин-Гол. Там тоже горели танки, там, прикрытый всего лишь пятнадцатимиллиметровой броней, он рисковал жизнью сильнее, чем здесь, за стальной плитой в семь с половиной сантиметров. И все же в Монголии было легче, может быть потому, что вокруг на сотни километров лежала чужая степь, гусеницы месили чужой песок и не смотрели в душу выбитые окна выгоревших русских изб. На сборный пункт рота Бурцева шла через Воробьево, которое пятичасовой бой превратил в развалины. Казалось, в поселке не осталось ни одного целого дома, дым пожаров ел глаза, на улицах валялись трупы. Красноармейцы уже собирали тела погибших товарищей, мертвых немцев пока просто оттаскивали к обочинам. Не все жители покинули село, и сейчас, выбравшись из погребов и подвалов, они потерянно смотрели на все это разорение, кто-то пытался тушить горящие дома, кто-то вытаскивал на улицу нехитрый скарб.