В августе 79-го, или Back in the USSR
Шрифт:
– Милая моя, ты знаешь, сколько наши актрисы получают?.. Даже самые известные?
– А мне это не важно.
– Все так говорят сначала. – Я вздохнул. – Моих «москвичек» тоже сначала пятьсот рублей в месяц в восторг приводили, а сейчас намекают, что три тысячи не так уж много. Ну ладно, решено – завтра в десять утра репетиция. А сейчас едем обедать.
– Не могу, мне на работу надо, – сказала Юля. – Я ведь до обеда отпросилась, будто бы для интервью с вами.
– Постой, Юля, а почему Крылов тебя ни к кому на интервью не пускал, а ко мне сегодня отпустил?
– Не знаю точно, но думаю так. Во-первых, из-за мамы и вашего подарка больнице. А во-вторых, он, как и многие, считает вас старым – вас же никто без грима не видел! А когда вас по телевизору показывают, вам все шестьдесят дать можно!
– Ну, ты загнула! Шестьдесят. – Я улыбнулся и добавил: – В общем так, завтра главному редактору «Работницы» из ЦК позвонят, и отпустит тебя Крылов переводом без отработки. Для начала будешь числиться солисткой в ВИА ЦДСА. Кстати, официальная зарплата – семьдесят пять рэ!.. Ну так как, подвезти тебя?
– Нет, не надо, а то кто-нибудь на работе увидит. и Валере будет неприятно.
– Хорошо. Не забудь, репетиция в пятницу. И тебе еще документы оформить надо, – напомнил я Юле и проводил взглядом ее точеную фигурку до двери. Недолго тебе осталось Валеру вспоминать!..
Глава 19
Человек – сам кузнец своих трудностей.
Я родился 13 июля и несмотря на это всегда считал себя везучим человеком. Уверенность в этом несколько уменьшилась 15 августа 1980 года. Олимпиада уже закончилась, дела шли нормально, и я начал пробивать будущую идею Аллы Борисовны (с претворением которой в жизнь у нее до конца не сложилось) о создании своего театра песни. Все проблемы, конечно, упирались в деньги. Меня просто бесила постоянная необходимость согласовывать трату каждой заработанной мною в клубе копейки с вышестоящим начальством! Надо мне поменять «одежду» сцены – генерал согласен, денег на счете полно, но фигушки! По этой статье денег потратить не могу – лимит! Надо нанять дополнительных танцоров – нельзя, превысил штат! И так во всем! Поэтому создание своей официальной структуры с более демократичной финансовой системой действительно назрело. Вопрос решался на уровне отдела пропаганды ЦК: отказывать мне никто не собирался – задержка была в выборе помещения и составлении необычных для социалистической системы финансово-уставных документов. Все хотели помочь, но никто не знал, как это сделать в рамках дебильных советских законов, поэтому все затягивалось.
Но вернемся к 15 августа. Я и мои друзья, американец Леопольд и журналисты из «Комсомолки» Лева и Юра, решили опуститься на «дно». Идею озвучили наши всезнающие журналюги, которые предложили посетить вечеринку на окраине Москвы: в какой-то подвальной кафешке проходили первые в СССР гей-вечеринки. Это было необычно, прикольно и опасно, так как статью 121, подразумевающую уголовную ответственность за мужеложство, еще никто не отменял. Я, конечно, слышал, что у «голубых» было неофициальное место встречи – Пушкинская площадь, но чтоб вечеринки!.. Мне стало любопытно, да и Лепа (так я ласково называл Леопольда) сильно заинтересовался. Называлось это мероприятие «Вечер любителей поэзии «Зеленая лампа»». Вечера проходили каждый четверг и вторник и приносили забегаловке, где они устраивались, восемьдесят процентов плана. Машину, чтоб никого не спугнуть, пришлось оставить за два квартала.
Заведение называлось кафе «Метелица», но по виду было обычной столовкой. На нас, как на новеньких, сразу стали коситься у входа обеспокоенные женственные охранники, но мы, вспомнив Левины инструкции, нежно взялись парами за руки. Охранники успокоились, и мы спокойно прошли в кафе. Из динамиков негромко подвывал Элтон Джон. В довольно большом обшарпанном помещении располагалось примерно двадцать столиков, за которыми сидели, видимо, все «голубые» Москвы и Московской области – всего человек восемьдесят. Нас усадили за отдельный столик; мы сразу же привлекли к себе всеобщее внимание – оказалось, что новички здесь появлялись редко. К нам подошел официант, попросил заплатить по рублю за вход и принес потрепанное меню. Мы заказали весь список – в надежде, что среди всего столовского ассортимента найдется хоть что-нибудь съедобное. Окружающие, увидев, как наш столик заставляют напитками и закусками, стали понемногу успокаиваться – наверное, решили, что у ментов, выполняющих задание, столько денег быть не должно.
На свободное место перед баром вышел худой импозантный молодой человек в бабочке и очках.
– Мы начинаем наш вечер, посвященный творчеству Альберта Кука! – объявил он. – Этот величайший поэт всех времен и народов внес свой вклад.
Ведущий возвышенно и проникновенно понес какую-то лабуду про неизвестного нам Кука. Это было скучно, и мы временно занялись употреблением водки «Экстра».
Через некоторое время было объявлено второе отделение, конкурсное, во время которого будут выступать самодеятельные поэты с самодеятельными стихами. Это было немного веселее – каждый второй посвящал свои стихи объекту своей страсти, который, как правило, находился в этом же зале. Все было бы ничего, если бы один из выступающих не посвятил свои стихи мне; он так и заявил: «Русоголовому красавцу с серыми глазами за двенадцатым столом». Весь зал, затаив дыхание, следил за моей реакцией, поэтому пришлось соответствовать. Я отодвинулся от Леопольда и послал поэту воздушный поцелуй. Зал, который и так не пытался слушать стихи, после этого еще сильнее загудел.
Мне по характеру работы приходилось часто общаться с «голубыми», и я знал, что они редко меняют своих партнеров, отличаются верностью и ревностью. К тому же в «гетерорасистском» советском обществе найти нового партнера было чрезвычайно трудно и даже опасно. Здесь же царила на удивление фривольная атмосфера.
После недолгого выступления самодеятельных поэтов присутствующие единогласно выбрали короля поэтов – того самого Валентина, которого никто не слушал и который мне посвятил свои стихи. После этого ведущий рассказал анекдот, который, как выяснилось позже, явился суровым предзнаменованием: «Идем мы как-то с Альбертиком, а нам навстречу – толпа хулиганов. «Ну как, отбились?» – «Дурачок! Разве от нас с Альбертиком так легко отобьешься!»» Затем он объявил начало дискотеки, и я, уже посмотревший «Полицейскую академию», приготовился увидеть танцы а-ля «Голубая устрица», но так и не дождался. Парами никто танцевать не пытался, а, как обычно на советских танцульках, самоорганизовалось несколько танцевальных кругов, в которых танцующие мужчины-соседи улыбались друг другу или даже хлопали по плечам. Леопольд рассказал о забавной закономерности: если американцу скажешь, что он выглядит как педик в трауре, тот обязательно спросит: «А почему в трауре?»
Мне приспичило в туалет, и я необдуманно оставил свою компанию. Этим тут же воспользовался Валентин, который явно дожидался меня, но старательно делал вид, что с удовольствием курит «Яву» в вестибюле.
– Привет, – обратился он ко мне тоном бывалого завсегдатая, то есть с нежностью. – Я вас раньше у нас не видел. Покурим?
– Тело и душа должны находиться в равновесии: выпил – покури! – пошутил я и показал рукой на туалет. – Пардон, мне сначала туда.
– Да-да, конечно, я подожду, – с готовностью сказал Валентин. «Вот дурачок, – подумал я, – никак не может понять, что я неГЕЕспособен».
Выйдя из туалета и побеседовав с влюбленным поэтом, я попытался в мягкой форме объяснить ему, что у меня есть любимый человек, Леопольд, которому я изменять не собирался. А воздушный поцелуй был лишь шаловливой формой моей благодарности за прекрасные стихи.
Вернувшись в зал, за столик, я с друзьями, не забывая про «Экстру» с томатным соком, продолжил наблюдение за тем, что происходило в зале. Дискотека то и дело прерывалась конкурсами типа «найди с завязанными глазами спрятанные на мне двадцать прищепок». Все происходящее, включая слова ведущего, вроде бы не отличалось от обычных советских вечеров отдыха, но если вы знали о сексуальной ориентации присутствующих, все обретало второй, нетрадиционный смысл. Было прикольно, так что мы веселились от души. Особенно интересно было американцу; он бывал на подобных вечеринках в Америке, и по его рассказам выходило, что наши «голубые» отличались особой интеллигентностью и деликатностью. И неудивительно, так как среди «наших» не было ни одного шофера или слесаря. У нас нетрадиционная сексуальная ориентация была уделом интеллигентов и поэтов. Поэтому поэтический клуб был отличным прикрытием, чтобы устроить свою личную жизнь и оргию.
Через какие-то два часа я вспомнил, что при мне был мобильный телефон, а я был уже сильно навеселе. «Не дай бог потеряю!» – подумал я и решил отнести телефон в машину, где нас ждал Саныч, почитывая свой неизменный «Крокодил», и заодно освежиться. Я предупредил ребят и вышел на темную улицу. Пройдя двадцать метров, я услышал за спиной:
– Получи, пи..ряга!
Обернуться я не успел – явно сказалось действие алкоголя, – и удар чем-то очень тяжелым пришелся по затылку.
Очнулся я от холодной воды, которой брызгали на меня мои приятели. Я лежал в кресле, в вестибюле кафе, с окровавленным затылком. Вокруг нас стояла возбужденная толпа посетителей кафе. Они возмущенно махали руками и громко обсуждали нападение на меня.