В Августовских лесах
Шрифт:
Наступила ночь. С запада стала подниматься туча, и белые оконные занавески застлала мутная темнота. Полусвет июньской белой ночи падал на новые голубые обои, и Шура видела блестящую никелем кровать, высокую спинку дивана, стулья, большой письменный стол, на котором лежали бумаги и книги. Раньше этих вещей в комнате не было: стояла обыкновенная солдатская койка с соломенным матрацем, а вместо дивана какая-то рыжая тумбочка.
– Почему ты, Витя, молчишь?
– тихо спросила Шура, боясь пошевелиться.
– Мне же уходить надо... Вот
Но вместо того чтобы встать, она прижалась к нему плечом и почувствовала, что раньше стоявшая между ними какая-то невидимая стенка исчезла.
– Никуда тебе не нужно уходить, - проговорил он медленно, но с твердой властностью в голосе и встал со стула. Не выпуская ее руки, он продолжал: - Мне, Саша, сейчас надо уже уходить, а ты оставайся.
Первый раз за все время он назвал ее Сашей.
– Зачем тебе уходить?
– огорченно спросила Александра Григорьевна.
– Мне необходимо быть на границе. Сегодня вечером над нашей территорией летал чужой самолет.
Слово, "чужой" Усов подчеркнул жестко, как бы придавая ему особое значение.
– Как чужой?
– спросила она.
– Обыкновенно... чужой, - значит, не наш... В данном случае германский, с фашистской свастикой. Летал, должно быть, фотографировал...
– Он же не имеет права! Что же это значит?
– растерянно прошептала Александра Григорьевна.
– Ясно, что не имеет права. Но это же фашисты! А они, как известно, с правами и законами не считаются...
Усов прошелся из угла в угол. Остановившись перед Шурой, он вдруг резко выпрямился и, подняв голову, громко проговорил:
– Понимаешь, на крыльях желтые кресты и змеиная свастика на хвосте! У меня зарябило в глазах! Казалось, что там переплелись две желтые кобры, высунули кончики жала и готовятся ужалить. Стрелять хотелось! Пришить бы их, как, бывало, в поле я железными вилами пришивал к земле гадюку! А мы стояли с Шариповым и молчали. Пограничники то на самолет, то на нас с удивлением смотрели. А стрелять было нельзя, к провокациям надо с выдержкой относиться...
– Ты подумай, какая наглость!
– хрустнув пальцами, сказала Александра Григорьевна.
– Вот именно, наглость, - горячо согласился с ней Усов.
– Уходить тебе уже поздно. Здесь располагайся. Отдыхай, не думай ни о чем дурном...
– Ты уже собираешься?
– Да. Утром вернусь.
– Значит, ты... на всю ночь?
– Ночь теперь короткая...
Усов нагнулся к ней, взял осторожно за голову, несколько раз поцеловал и быстро пошел к порогу.
Рано утром в комнату ворвался первый солнечный луч и пощекотал девушке разрумяненное сном лицо. Она открыла глаза. Скомканное одеяло валялось в ногах. Шура потянула его на себя, но, повернув голову, неожиданно увидела склоненную над столом фигуру Усова. Он что-то быстро писал, останавливался, потирал щеку и снова продолжал писать.
Взглянув на свои обнаженные ноги, Шура почувствовала, как вспыхнуло
– Давно вернулся?
– Доброе утро! Пришел полчаса тому назад. Ты спишь, милая, как русалка... Укрыл тебя, но ты брыкаешься, будто котенок лапками. Одеяло моментально очутилось опять в ногах.
– Ужас какой!
– с неподдельным испугом воскликнула Шура, снова закрылась с головой и отвернулась к стенке.
– Ничего ужасного, - сказал Усов и, подойдя к кровати, присел с краешка.
Оба долго молчали. Усов заговорил первым:
– Да, красавица моя. Видимо, придется сейчас ехать к Ивану Магницкому и как полагается по закону...
Усов говорил оживленно и весело.
– Ну, хватит, миленький! Устроил мне западню, а теперь насмехаешься.
– Нет, Сашенька, все, что я сказал, сказано серьезно, - улыбнулся Виктор Михайлович.
– За эту ночь я многое продумал...
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Прошли еще сутки, и в шесть часов утра большой, рыжей масти конь с белыми по колени ногами, запряженный в легкую бричку, подвез Усова к школе и остановился. Лейтенант не спеша слез с сиденья, поправил разостланный на свежем сене ковер и, подойдя к задернутому белой занавеской окну, осторожно постучал. Через минуту в окне показалась голова Александры Григорьевны:
– Здравствуй, миленький! Ведь только недавно пропели первые петухи, а ты уже здесь! Куда мы поедем в такую рань?
– С утра воздух чистый, настроение великолепное, а днем начнется духота, пыль, жарища, - с улыбкой посматривая на Шуру, проговорил Усов и быстро и легко побежал к двери.
Когда Виктор Михайлович вбежал в комнату, Шура запротестовала:
– Но я же ничего не собрала. Ну чего ты так торопишься?
– Ежели будешь долго собираться, я могу раздумать. Сама знаешь, какой я человек!
– Усов подхватил Шуру на руки и начал кружиться с ней по комнате.
– Все-таки собраться-то нужно, - говорила она, смеясь, и голос ее прерывался.
– Для того чтобы собрать твое имущество, много времени не потребуется. Надевай побыстрей свои туфли и поедем. Нет, давай я сам тебе надену.
Несмотря на протесты Шуры, Усов опустился на колени и стал надевать на нее туфли.
– Чулки, чулки нужно!..
– раскрасневшись, крикнула Шура.
– Подожди!
– Сойдет и так, не у попа будем венчаться. Быстрей, милая, быстрей! Галина вон босиком к жениху пришла, и все получилось чудесно!