В Августовских лесах
Шрифт:
Когда Усов подошел ближе, женщина в зеленом платье, видимо, предупрежденная Александрой Григорьевной, бойко повернулась к нему лицом и легкими быстрыми шагами пошла навстречу. Что-то очень знакомое мелькнуло в улыбающихся глазах этой высокой темноволосой красавицы.
– Здравствуйте, Виктор Михайлович, - крикнула она, подбегая к смутившемуся Усову.
– Здравствуй, Галина. Вот ты какая стала!
– пожимая и встряхивая ее руку, отозвался Усов.
Галина так изменилась, что узнать в ней прежнюю босоногую девушку было почти невозможно. Она возмужала, выросла, похорошела. Движения ее стали медлительными и плавными. Без тени кокетства, неторопливо она поправила растрепавшиеся волосы. Шелковое с широкими складками платье не могло скрыть беременности. Она знала это и прятала
– Какая же я стала, Виктор Михайлович?
– спросила она своим чистым певучим голосом, не отнимая от волос сильной загорелой руки.
– Об этом не надо спрашивать у мужчин. Сама должна догадываться, вместо Усова ответила Франчишка Игнатьевна, раскачивая в руках металлический бидончик, в котором она всегда приносила на заставу молоко.
– Я своего Осипа никогда не расспрашивала, чи я красивая, чи як пугало с огорода. Вот он другой раз рассердится, когда я его допеку, назовет меня драной козой... А я ему отвечаю: смотрел, когда женился, вот и живи!
Все рассмеялись.
– Да вы, тетя Франчишка, наверное, в молодости красавицей были! заметила Клавдия Федоровна.
– Может, и была...
– задумчиво проговорила Франчишка Игнатьевна.
– Я помню, шел мне тогда восемнадцатый год, а я уже у пана Гурского десять коров доила, да три раза в день. Вечером суставчики на пальцах не разгибаются, руки ломит, а в остальное время надо в саду копаться, полоть да поливать. Как-то увидел меня молодой пан и говорит: "Чья такая?" А мы с Осипом в тот год поженились, и мой молодой муженек вскоре в Восточную Пруссию в батраки уехал. Пан узнал об этом и приказал, чтобы я ему вечером принесла парного молочка. Я, конечно, ничего не думаю, несу. А он сидит на балконе и собакой забавляется. Я ему кружку подаю, а он меня берет за подбородок и спрашивает: "Скучно без мужа-то, востроносенькая?" Вижу, дела не туда поворачиваются, от подбородка дальше полез... Я взяла и парное молоко из кружки прямо ему в морду и выплеснула. На другой день все мои шматочки через забор вышвырнули. Осенью вернулся мой Осип из Пруссии. Я его спрашиваю: "Ну як, много заробил монетов?" - "Накопил, - говорит, две кубышки да слопали их баронские мышки. Барон сам жженые спички собирает, а нас вместо коней запрягает".
– "Прибаутки, - говорю, - я потом послухаю, ты мне дело отвечай: что привез?" - "Отсчитал, - говорит, барон десять марок да пять колотушек в подарок: иди, говорит, поляк усатый, а вернешься, на порог не пущу да еще кобелей спущу... Барон все за харчи подсчитал, да за обувку, кажется, я ему еще трохи должен остался. Вот какие мои заработки!.. Ну, а ты как?" - спрашивает он меня. Я тоже на прибаутки мастерица, отвечаю ему: "Оказал пан мне ласку, а я у него на носу зробила закваску. Потом жить мне стало весело, и юбки мои на кол сушить повесила. Расчет получила не лучше твоего".
– "Ежели, - говорит, пан что-нибудь с тобой худое сделал, так я у него хлеб могу спалить да и усадьбу не пожалею. В России, - говорит, - жгли панов!.." Вот он. Осип-то мой, какой! Не гляди, что маленький да коротенький!
– Ну, а как ребенок-то?
– спросила Шура.
– Ребеночек-то, Франтишка Игнатьевна, родился?
– Конечно, родился. Как же иначе? Пожил, пожил, да и умер. Мы тогда с Осипом лес корчевали. Трудная была жизнь... Ну, что вспоминать! Все прошло и быльем заросло. Вот вам этого не пережить, у вас мужья-то - соколы! Мой Осип тоже был сокол, да тогда взлететь ему было некуда... Я вот смотрю на ваших соколов да на этих воробушков, - Франчишка Игнатьевна потрепала Славу по голове, - сердце радуется, что я их молочком да сливками поить могу, хай растут, хай и моя тут будет малюсенька доля. А когда у тебя, Шура, детишки будут и у Гали, я им тоже принесу холодненького молочка по бидончику.
– Франчишка Игнатьевна, моргнув Клавдии Федоровне, добавила: Но только скажу вам, дорогие мои, замуж вы успели выпорхнуть, а свадьбы я что-то ни одной не видела, кружку бражки иль доброй настойки не попробовала. Нехорошо, голубушки мои, нехорошо!
Франчишка Игнатьевна постучала
– Правильно, Франчишка Игнатьевна! Я им все время говорю, что так нельзя поступать, - подхватила Клавдия Федоровна.
– Вот видишь!
– Шура дернула за рукав Усова и, повернув голову к старушке, весело сказала: - Сегодня свадьбу справляем, обязательно приходите!
– Мой Костя придет, сразу будет две свадьбы! Костя давно к вам, Франчишка Игнатьевна, в гости собирается, - добавила Галина.
– Ну что ж, свадьба так свадьба!
– тряхнув головой, согласился Усов.
Клавдия Федоровна пригласила женщин в комнаты.
Усов остался с присевшими на бревна мужчинами. С Викторовым он познакомился несколько месяцев назад, но много слышал о нем от Шарипова, с которым они вместе служили на Дальнем Востоке. Викторов по-прежнему часто бывал на заставах, интересовался жизнью солдат. Многих коммунистов и комсомольцев заставы райком партии привлекал для агитационной и пропагандистской работы в селах.
– Михальский опять вернулся в Гусарское, - пристально взглянув на Усова, сказал Магницкий. Лицо у него было угрюмое и встревоженное.
– Значит, отпустили?
– спросил Усов, не успевший собраться с мыслями: новость была неожиданной.
– Отпустили совсем. Документы я проверял.
Председатель сельсовета расправил усы и недовольно кашлянул, видя, что Усов насторожился.
– Когда он вернулся?
– спросил Усов.
– Вчера вечером. Напился пьяный, пришел ко мне и начал приставать. "Ты, - говорит, - написал на меня донос и штраф заставил уплатить за порубку леса". Я ему сказал, что если он будет снова безобразничать, то свяжу его веревкой и отвезу в район.
– Ну, а он что?
– спросил Усов.
– Сразу притих, и, как обычно, в комедиантство пустился. "Ты, говорит, - Иван, теперь ученый человек, курсы прошел, знаешь, как управлять нами. Скажи мне: могу ли я, Юзеф Михальский, быть полезным Советской власти?" - "Нет, - говорю, - с такими мыслями, как у тебя, ты для Советской власти не годишься. Тебе, - говорю, - наверное, больше фашисты нравятся". Так ему и сказал. А он так нагло отвечает: "А я люблю сильную власть. Скажи мне: кто сильней все-таки - большевики или фашисты?" Я ему говорю, что когда в тридцать третьем году фашисты брали власть, я в Восточной Пруссии в батраках жил и видел, как они друг другу горло перегрызали из-за того, кому на какой должности быть. Так вот какой зверюга этот Михальский! Мне хотелось взять его за шиворот и так тряхнуть, чтобы душа выскочила!
– На кулаки тут, товарищ Магницкий, не возьмешь. Надо так работать, чтобы его сам народ тряхнул. Надо покрепче сколачивать сельский актив, который помогал бы тебе и мог бы дать отпор таким, как Михальский, спокойно проговорил Викторов, думая о том, насколько еще слаб сельский актив и как мало подготовлен он политически.
Колхоза в селе не было. Большинство крестьян почти все время работали на отхожих промыслах и домой возвращались только по праздникам. Массовая работа среди населения западных районов Белоруссии еще только развертывалась. Ощущалась нужда в хорошо подготовленных партийных и советских кадрах. Шла ожесточенная борьба с тайными шпионами Ватикана. Укрывшись за железными дверями костелов, они нелегально распространяли антисоветскую литературу, проповедовали скорое падение Советской власти, обещая населению "манну небесную", готовили фашистско-националистические вылазки. Обстановка была сложная и напряженная. Некоторые обманутые обыватели слепо верили проповедникам Ватикана.
– На мой взгляд, товарищи пограничники, - сказал Викторов Усову и Шарипову, - вам надо не только охранять советские границы, но и еще больше помогать местным органам. Вот мы открыли клуб, избу-читальню. А ведь ни белорусское, ни польское население этих районов ничего подобного никогда не знало. Вот и нужно помочь организовать работу и клуба и избы-читальни.
– Мы, Сергей Иванович, видим свою силу в крепкой дружбе с местными жителями, с народом, - вглядываясь в серые улыбающиеся глаза Викторова, отозвался Усов.