В балканских ущельях
Шрифт:
— Я имею в виду следующее: если ты произнесешь хоть одно слово против этого сиди, эфенди и эмира, а также моего спутника, то я дам тебе этой плеткой по роже, так что твой любопытный нос свернется в сторону мечети султана My рада. Не думаешь ли ты, что мы приехали в Кабач, чтобы общаться с твоей личностью? Какой пуп земли нашелся! Видели мы шишек и покрупнее тебя! Зачем Аллах дал тебе кривые ноги и красный нарост на носу? Чтобы отличаться от остальных верующих? Берегись меня в гневе. Я и не таких ребят делал покорными с помощью вот этой
Надо сказать, что киаджа был больше удивлен, чем испуган. Он оглядел малыша с головы до ног и спросил:
— Эй, ты часом ума не лишился?!
— Нет, это ты сумасшедший. Только выживший из ума может приставать к моему эфенди, могущественному эмиру Кара бен Немей с дурацкими обвинениями.
— А кто ты?
— Я хаджи Халеф Омар-бей, защитник невиновных, мститель за несправедливость и властитель всех киадж и начальников, покуда светит солнце.
Бедный чиновник не знал, что ему делать. Напористость малыша его обескуражила. Он повернулся ко мне:
— Господин, ты действительно такой значительный человек?
— А что, разве не похоже? — спросил я строго.
— О нет, ты выглядишь как эмир, но ведь ты загнал этого человека до смерти.
— Он сам виновен в этом.
— Почему?
— Он украл мою лошадь, а я догонял его, чтобы вернуть краденое.
— Дезелим из Измилана украл лошадь?!
— Ты что, не веришь словам эфенди? — грозно спросил Халеф, сделав шаг вперед и потянувшись к сумке.
— О нет, я нисколько не сомневаюсь, — поспешно проговорил киаджа. — Но может ли эфенди доказать, что вороной действительно его собственность?
— Вот доказательство! — И Халеф положил руку на плетку.
Я указал на Сахафа:
— Спроси вот у него. Он знает, что конь мой.
— Откуда ему знать? Он с тобой не знаком, ты ведь чужеземец!
— Он знает меня и видел, как я скакал на этой лошади.
— Это так?
— Да, — ответил Сахаф.
Тогда киаджа склонился передо мной и сказал:
— Я верю тебе, не соблаговолишь ли ты проводить меня до дома?
— Как пленник?
— Не совсем, только наполовину.
— Хорошо. Какую половину ты намерен арестовать. Вторая поедет раньше, ей некогда тут задерживаться.
Он уставился на меня с открытым ртом. На том берегу послышался громкий смех. Тогда киаджа повернулся к собравшимся и громко крикнул:
— Что здесь смешного, вы, людишки, рабы! Забыли, что я наместник султана? — И, обратившись ко мне: — Твоя невиновность доказана только наполовину.
— Тогда я сейчас докажу полностью!
— Ну, докажи.
— Охотно. Видишь эти ружье и нож? Я пристрелю каждого и зарежу любого, кто помешает мне ехать дальше. А вот и другое доказательство. Читать умеешь?
— Да.
— Вот мой паспорт с печатью великого господина! — И я показал ему документ.
Увидев мою фотографию, он коснулся лба, рта, груди и произнес:
— Эфенди, ты прав, ты полностью невиновен, можете ехать.
— Что ты сделаешь с трупом?
— Мы бросим его в воду. Пусть раки сожрут его, раз он виновен.
— Не смейте делать этого. Известите о его смерти родственников, чтобы те его похоронили. Пусть отправляется к праотцам верным способом. Если я узнаю, что вы не сделали этого, то сообщу о вашем поведении верховному судье Румелии.
— Ты что, его друг?
— Как ты можешь спрашивать! — ответил Халеф за меня. Румели кади аскери 26 наш друг и родственник. Моя любимая жена — дочь его любимой жены. Трепещите, если сделаете что-то не так. — И он пошел за своей лошадью.
Киаджа согнулся в три погибели и сказал мне:
— Да подарит Аллах жене твоего спутника сто лет жизни и сотню детишек, внуков и правнуков. Я все исполню, как вы мне приказали.
— Не сомневаюсь в этом. Лошадь убитого и все, что на ней, тоже отдашь семье.
26
Военный судья Румелии (тур.).
— Они все получат, эфенди!
Я был уверен в обратном, но меня это уже не касалось. Я был рад, что все обошлось и мой вороной, утерянный таким удивительным образом, снова со мной. Свист — и он прыгнул ко мне через ручей. Люди замерли в изумлении. Халеф же привел свою лошадь за повод.
— Господин, не зайдешь ко мне? — спросил Сахаф.
— Зайду. Хочу взглянуть на твоего отца.
Мы сели на лошадей и двинулись в путь, убедившись в том, что киаджа выставил у тела часового. Возле домишка Сахафа мы спешились. Внутреннее пространство хижины было поделено на две неравные части. В большей я заметил на кровати старика, приветствовавшего меня одними глазами. Он даже не пошевелился.
— Отец, это господин, о котором я тебе рассказал.
Я подошел к нему, взял за руку и дружески сжал ее. Он поблагодарил опять же одними глазами. Все в доме было чисто убрано, и это меня порадовало.
Я спросил его, понимает ли он мои слова. Он кивнул.
— Я пришел, чтобы приветствовать досточтимого отца хорошего сына и сделать последнего счастливым.
В его взгляде читался вопрос, поэтому я объяснил:
— Он любит Икбалу, красивейшую из дочерей Румелии. Отец не желает ее ему отдавать, но я заставлю его. Али поедет со мной к нему.
— Господин, это правда? — воскликнул Сахаф в возбуждении.
— Да.
— Ты говорил с ней?
— И с ней, и с родителями.
— Что же они сказали?
— Они сказали «да», но отец пустился на предательство. Я тебе потом об этом расскажу. Теперь покажи мне часы.
— А поесть ты до этого не хочешь?
— Спасибо, у нас нет времени. Надо срочно возвращаться.
— Тогда выйдем отсюда.
Он провел меня в переднюю, где стоял стол — настоящая редкость в этих краях. На нем и стояли часы.