В балканских ущельях
Шрифт:
— Вот они, смотри.
Циферблата пока не было. Колесики были изготовлены из дерева, все вручную — ужасно трудоемкая работа.
— Знаешь, в чем состоит искусство? — спросил он.
— Да, — ответил я, указывая на стрелки. — Вот в этом.
— Ты ошибся. Эти часы показывают не только часы, но и минуты. Ты видел что-нибудь подобное?
«О Боже, наивный мальчик», — подумал я. Но вслух сказал:
— Вот, посмотри на мои часы: они показывают годы, месяцы, дни, часы, минуты и секунды.
Он взял их
— Господин, они идут правильно?
— Еще как!
— Но я не могу ничего понять.
— Потому что все написано на непонятном тебе языке. Но хоть услышать ход ты можешь? — Я завел их и заставил проиграть несколько ударов.
— Аллах акбар! Да эти часы изготовил или сам Аллах, или дьявол.
— Да нет же, их сделал простой мастер из Германии, но никому не продавал, а я получил их в наследство.
— А можно их открыть?
— Пожалуйста, но позже, давай рассмотрим их в Енибашлы, там у нас будет время.
— Ну что, трогаемся?
— Да. Но сначала я сдержу слово и напишу твоему отцу слова из Библии, которые облегчат ему страдания.
— Строфу из вашей Библии?
— Да. Он будет рад.
Мы вернулись в комнату. Там он спросил отца:
— Ты помнишь старого римского католика, который писал стихи?
Тот показал глазами, что да, помнит.
— Этот господин тоже христианин и хочет подарить тебе строфу. А я прочту ее.
Я выдрал страницу из блокнота, написал и передал Сахафу. Там говорилось о том, что живу ли я или умираю — я принадлежу одному Господу.
Глаза старика увлажнились. Он взглянул на свои руки, которыми не мог двигать.
— Эфенди, он просит дать ему руку, — пояснил Али. Я выполнил просьбу и высушил парализованному слезы на ресницах.
— Аллах всемогущ и справедлив, — сказал я, — он сковал твои члены, чтобы душа была крепче связана с ним.
Он закрыл глаза, и морщинистое лицо его разгладилось. Так он и лежал с закрытыми глазами, когда мы вышли из дома.
— Господин, — спросил меня на улице Сахаф, — почему ты написал строфу не на том языке, на котором сейчас говорят?
— Коран ведь тоже написан не на новом арабском. Строфа должна быть выражена особыми словами. Но почему ты сейчас иначе разговариваешь со мной, чем раньше?
— Я? — переспросил он, смутившись.
При первой встрече он говорил мне «вы», а сейчас перешел на «ты»… Подумав, он ответил:
— Потому что люблю тебя. Ты сердишься?
— Нет. Держи свою лошадь. Едем в Енибашлы. Пока он ходил за дом и мы его ждали, я хотел было расспросить Халефа о происшедшем с ним, но в этот момент нас обнаружили любопытные жители, и о приватном разговоре не могло быть и речи. Затем появился Сахаф на лошади, и мы в темпе двинулись, потому как нас мучила неизвестность — что там с Оско и Омаром. Во время поездки я спросил хаджи:
— Я так долго вас ждал, а вы все не ехали. Что-то перепутали?
— Нет, эфенди. Мы ехали, как ты предписал нам, но… Он остановился и посмотрел на меня со стороны, как бы оценивая, может ли он сообщить мне что-то неприятное. Но настроение у меня было неплохое. Я уже давно запретил себе попадать в лапы плохого расположения духа, и люди, подвластные этому «недугу», вызывали у меня презрение. Коня своего я вернул — это главное. Но тем не менее я состроил кислую мину, чтобы потом порадовать малыша неожиданным ответом. Но пока я не отвечал и выглядел вялым. Он выпрямился в седле и спросил:
— Ты в хорошем настроении, сиди?
— Нет, хаджи.
Это прозвучало так странно в моих устах, что он оцепенел.
— О!
— А почему ты спрашиваешь?
— Потом что хочу огорчить тебя.
— Чем же?
— Произошло несчастье. Он убежал!
— Кто?!
— Последний!
— Какой еще последний? Говори скорее.
— Последний хавас. — И он так горестно вздохнул, что это стало слышно даже за стуком копыт.
— Слава Богу! — Я произнес это таким радостным тоном, что он снова уставился на меня, теперь уже недоуменно.
— Что?
— Это порадовало меня, я был прав.
— Эфенди, я тебя правильно понял?
— Надеюсь!
— И ты не сердишься, что он сбежал?
— Наоборот, я очень благодарен тебе и ему за это.
— Почему?
— Да потому, что этот человек был нам только обузой.
— Зачем же тогда было брать его с собой?
— Несколько хавасов нам были нужны, но поскольку они не умели ездить верхом и их предводитель предпочитал командовать, а не повиноваться, нам не стоит о них печалиться.
— Ну и хорошо. Ты у меня камень снял с души. Я даже боялся!
— Кого — меня?
— Да, сиди, тебя.
— Ты что, меня плохо знаешь? Ты так долго и верно служишь мне, да и сегодня спас от смерти. Ты — мой друг и защитник — боишься меня! Это неумно с твоей стороны.
— Еще более неумно было упускать этого человека.
— Так он действительно сбежал?
— Вот именно, сбежал.
— Полагаю, с груженой лошадью?
— Да, с теми самыми дарами, которые мы получили от Малема, сторожа.
— Пусть себе едет!
Теперь его лицо приобрело удивленное и злое выражение.
— Что? Дать ему уйти? Я не могу этого допустить! Мы скакали за ним довольно долго. Но в ночи след затерялся.
— Сколько же драгоценного времени вы потеряли!
— Увы, мы доехали аж до Герена! Я был так зол так зол, что сокрушил бы всех гигантов, попадись он мне на пути.
— Ладно, бог с ним, нам есть сейчас о чем подумать.
— Эфенди, я никак не могу тебя понять. Ты что, hi знаешь, что там был за подарок?