В балканских ущельях
Шрифт:
— Нет, об этом они не знают.
— Что, полицейский префект не сообщил?
— Нет.
— И не послал их за ворами?
— Нет.
— А вот это надо было сделать!
— Ты думаешь? Он другого мнения. Он вызвал меня, поскольку я его лучший следопыт, и дал мне шесть дней, чтобы я обдумал свои действия. Сегодня надеюсь закончить. Поэтому я уединился в отдаленном месте и сам с собой советуюсь. Никто об этом не ведает. Если воры узнают, что мы идем по их следу, они уйдут еще дальше.
— А если они потратят деньги раньше, чем вы их поймаете?
— Значит,
Беседуя с ним, я заметил, что наш хозяин внутренне напрягся. Он был убежден, что весь полицейский аппарат поставлен на ноги, чтобы вернуть ему украденные ценности. Сейчас же он, к своему удивлению, убедился в том, что этим занимается один хавас. Да и тот получил целых шесть дней на то, чтобы — нет, не ловить — обдумать возможность поимки!
Для ограбленного это переполнило чашу терпения. Он несколько раз порывался встрять в разговор, но я то и дело останавливал его поползновения умоляющим взглядом или едва заметным кивком. Но теперь он уже не смог унять гнева. Он соскочил с лошади, подскочил к развалившемуся на земле хавасу и закричал:
— Ты что сказал?! Аллаха, говоришь, воля?!
— Да, — ответил тот равнодушно.
— Воля на то, что деньги пропали!
— Если пропали, значит, на то и воля.
— Вот здорово! Ты хоть знаешь, где это произошло?
— В Дабиле, полагаю.
— Я тоже так полагаю. А у кого?
— У человека по имени Ибарек.
— Знаешь его?
— Нет, я же сказал.
— Познакомишься!
— Конечно, когда приведу воров.
— Нет, сейчас познакомишься! Посмотри на меня. Кто я?
— Мне это не интересно. Какое мне дело?
— Большое! Меня зовут Ибарек. Меня ограбили!
— Тебя?! — переспросил хавас ошарашенно, даже не приподнявшись, впрочем, со своего «ложа».
— Меня, меня!
— Ну что же, хорошо. Надо сообщить тебе кое-что важное.
— Что?
— Не клади денег там, где их могут найти воры.
— Машалла! Ну что за человек такой! Эфенди, что мне делать?
Вопрос явно предназначался мне. Но я не успел ответить. Мой маленький Халеф не мог более равнодушно смотреть на хамство полицейского чиновника. Он уже давно вертелся в седле. Тут он буквально свалился с лошади и ответил вместо меня:
— Что делать? Я вот сейчас покажу, что делать! — И, подступив вплотную к полицейскому, закричал на него: — Ты что, не знаешь, как вести себя в обществе знатного иностранного эфенди и его спутников?
— Знаю. Зачем кричать?
— Затем, что ты не ведаешь, а я тебе покажу. Поднимешься как миленький!
Он произнес это зловещим шепотом. Блюститель порядка рассмеялся ему прямо в лицо, покачал головой и вопросил:
— Что я слышу, человечек!
Это было самым страшным оскорблением для Халефа. Так называть себя безнаказанно он не позволял никому.
— Кто я? Человечек? Сейчас я покажу тебе, каков мой рост, когда мы измеряем твой вот этой плеткой. Вставай! — И он рванул гиппопотамовое изделие из седельной сумки.
Только теперь равнодушие хаваса поколебалось. Он сел, прикрылся рукой и предупредил:
— Убери плетку. Я не люблю
— Что?! Я карлик?! Ну, пеняй на себя! Да!
Он размахнулся и трижды огрел хаваса по шее и ниже.
Тот какое-то время оставался сидеть, пораженный наглостью и храбростью малыша. Потом вскочил и бросился на него с кулаками. Я спокойно стоял рядом, взявшись рукой за луку седла. Хавас был крепким мужчиной. Но мне не пришлось приходить Халефу на помощь, ведь я хорошо его знал. Уж он-то доведет дело до конца! Любое вмешательство постороннего его только обидело бы. А то, что он, несмотря на свои малые габариты, обладал большей подвижностью, чем хавас, — в этом я не сомневался.
Тот напрасно пытался добраться до него, на первом же шагу он был блокирован серией молниеносных перекрестных ударов плеткой, она стала как бы стенкой, через которую хавас никак не мог пробиться. Удары обрушились на плечи, руки, спину и бока нападавшего, даже на ляжки. При этом Халеф благоразумно воздерживался от того, чтобы бить его по лицу. Чем больше слабел хавас, тем громче вопил. Наконец он просто безучастно встал, без сопротивления принимая удары и рыча как тигр.
— Так, — подвел итог Халеф, опуская свое орудие, — вот тебе плата за мудрый совет, который ты только что дал обворованному. Если осталось еще хоть немножко мудрости в твоей голове — давай ее сюда, а расплатимся тут же. Если же назовешь меня карликом, еще получишь. Время у нас есть.
Хавас не ответил ничего, корчась от боли. Взгляд, полный ненависти, испепелял Халефа. Вместо слов из него вылетали нечленораздельные звуки.
Тут он вдруг вспомнил, кто он такой, и завопил:
— Ты! Тебя арестуют за избиение хаваса великого господина!
— Успокойся! Ты, собственно, кто? Солдат, полицейский, слуга. Больше никто. — При этом Халеф сделал вид, что с удовольствием пустит плетку в ход еще раз.
Полицейский отшатнулся.
— Ладно. Инструкция предписывает мне оказывать помощь населению…
— Какому еще населению? Это мы население?!
— А кто же?
— Ты что, слепой? По мне разве не видно, кто я есть?
— Ничего такого не вижу.
— Значит, ты и слеп, и глуп. Я скажу тебе, кто я. Я хаджи Халеф Омар бен хаджи Абулаббас ибн хаджи Дауд аль-Госсара. А тебя как зовут?
— Селим.
— А дальше?
— Дальше ничего.
— А впрочем, что еще нужно хавасу? Селим, и больше ничего…
Полицейскому было трудно уразуметь, что свободные арабы прибавляют к собственному имени имена предков. Чем длиннее имя, тем больше гордость его обладателя.
— Ты что, думаешь, что хавас ничто? — вскричал тот.
— Молчи. Хавас, которого зовут просто Селим, вообще не может задавать вопросы. Посмотри, какие люди окружают тебя.
Он указал на Омара и продолжал:
— Это Омар Сабах ибн эль-Хабаджи бен Абу Муса Джафар эс-Сафи Оталан ибн Авиценна Али Насир Абу Марван эль-Хегали!
Потом повернулся к Оско и произнес:
— А этого известного бойца нарекли Оско Абдулла-тиф Мефари бен Мохаммад Хасан эль-Джазерис ибн Ваххаб Альфират Бируни эль-Сейрафи! Понял?