В балканских ущельях
Шрифт:
— А палки забыл?
— Нет, не забыл, но все равно не скажу.
— Почему?
— Я поклялся. Пусть меня забьют до смерти, пусть я попаду в ад…
Похоже, он говорил правду. И тут я задал решающий вопрос:
— Эн-наср?
— Да!
Такого быстрого ответа я не ждал. На этот раз он не врал.
— Как ты с ним познакомился?
— Как и другие. Старый Мюбарек мне сказал.
— Для чего оно применяется?
— Как опознавательный знак.
— Между кем и кем?
— Между знакомыми.
— А сейчас?
— Нет.
— Почему?
— Случилось
— Кто предал?
— Никто не знает. Это случилось в Стамбуле.
— Как?
— Не могу сказать.
— Ты что, давал клятву?
— Нет, но я дал слово.
— Тогда ты можешь спокойно об этом говорить: я знаю больше, чем ты думаешь. В Стамбуле был дом для встреч тех, кто откликался на «эн-наср». Их выдал человек, живший рядом. Разве не так?
— Господин, откуда ты это знаешь?
— О, я знаю много больше. Дом сгорел, была драка.
— О, ты знаешь все!
— Могу спросить тебя и об уста 44 . Слышал о нем?
— Кто ж его не знает!
— А сам ты его видел?
— Нет.
— Ведомо тебе, кто он?
— Тоже нет.
— А где его найти, знаешь?
— Это ведомо лишь посвященным.
— Я думаю, ты относишься к их числу.
— О нет, эфенди!
Я понял, что парень говорит правду.
— Ладно, вижу, что ты не такой уж пропащий, потому отменяю свое наказание.
— Но задержишь меня?
44
Уста — учитель, наставник (араб.).
Вопрос непростой. Я сделал строгое лицо и ответил:
— Вообще-то мне надо тебя запереть. Но поскольку ты стал честным, я тебя отпускаю. Можешь идти.
— Господин, а лодочником я останусь?
— Пожалуй. Снимаю с тебя все свои наказания. Его лицо засветилось от радости.
— Эфенди! — закричал он. — Моя душа полна благодарности к тебе. Сделай еще одно одолжение, и я буду окончательно счастлив.
— Что же?
— Не говори Мюбареку о том, что я тебе сообщил.
Такую просьбу мне было нетрудно исполнить. В наших же интересах было, чтобы старец ни о чем не догадался. Чем меньше знал он о нашей осведомленности, тем больше шансов оставалось у меня, чтобы перехитрить его.
Я заверил лодочника, что буду нем как рыба, и он ушел весьма довольный таким удачным исходом этого интермеццо. Надо добавить, что последняя часть нашего разговора прошла вообще без свидетелей. Хозяина отозвали, и тот забрал с собой брата; ни тот ни другой не слышали ни слова. Остальные трое и так были посвящены во все секреты.
И только тут я заметил, что лошади окружены людьми с улицы, проникшими во двор через открывшиеся ворота. Все пытались выяснить, как это всадник может на лету затащить человека в седло. Или их интересовало нечто другое? Похоже, так оно и было. Халеф рассказал, что кто-то уже спрашивал его, не тот ли я хаким-баши, который подарил Небате
Всего пятнадцать минут в конаке — и уже знаменитость! Это было нам не на руку. Чем меньше о нас говорили и обращали внимание, тем быстрее мы могли выполнить наше задание.
Я прошел внутрь здания. Оно было почти такое же, как и в Дабине, но только вместо плетеных стенок здесь стояли настоящие, кирпичные.
Турок отрекомендовал нас наилучшим образом — и мы были проведены в особую комнату, нам принесли воды, почистили нашу одежду и накормили, что было немаловажно, учитывая все предыдущие мытарства.
Оба брата ели с нами. Салфеток, или, как выразился Халеф, нагрудных занавесок, правда, не дали. Само собой, речь шла о краже, подробности которой обсуждались снова. При этом я думал о том, что так ни разу и не видел бежавшего вместе с преступниками тюремного надзирателя — остальных я знал в лицо. Поэтому я спросил Ибарека:
— Ты узнаешь тех трех воров, если снова их увидишь?
— Тут же!
— Значит, ты их хорошо рассмотрел. Можешь описать мне того, кто показывал фокусы? Он нам наверняка встретится, а я его ни разу не видел.
— О, его легко распознать. У него есть знак, который никуда не денешь.
— Какой?
— У него заячья губа.
— Этого достаточно. Больше можешь ничего не говорить.
— И про одежду?
— Не надо.
— А мне кажется, хорошо бы тебе знать, как он одет.
— Это только усложнит дело. Платье можно сменить. А вот заячья губа не даст спутать его ни с кем другим.
Тут вошел слуга и стал шептаться с хозяином, который явно смущенно и беспомощно поглядывал на меня.
— Что стряслось? — спросил я.
— Прости, господин, там, на улице хавасы.
— Они что-то имеют против нас?
— Похоже.
— Что же они хотят?
— Арестовать вас.
— Аллах акбар! — вскричал Халеф. — Пусть входят. Посмотрим, кто здесь побегает!
— Да-да, — согласился я, — но немедленно седлайте коней!
— Хотите бежать?
— Не исключено.
Хозяин вышел, а через открытую дверь ввалились шестеро до зубов вооруженных полицейских. Случилось то, чего я опасался. Среди них находился тот, кого мы встретили в кустарнике. Неудивительно — мы ведь ехали довольно медленно.
Они сгрудились возле дверей, и наш знакомец выступил вперед. Наверное, он испытывал большое удовлетворение от того, что мог командовать. Прежняя его флегматичность рассеялась как дым, он крикнул, стук ну в прикладом ружья об пол:
— Ну!
Одно это слово должно было повергнуть нас в ужас. Но никто не пошевелился. Мы продолжали спокойно есть.
— Ну! — повторил наш герой.
Не получив ответа, он подошел ближе и произнес с миной судьи Линча:
— Или я не расслышал?
И он получил ответ, которого не ожидал даже я. Маленький хаджи поднялся, взял тарелку, навалил на нее сваренный на десять персон жирный плов, протянул тому и произнес одно-единственное слово: