«В бананово-лимонном сингапуре…»
Шрифт:
«Скорая» почему-то опять стояла, не двигалась. Медсестра продолжала, как каменная сидеть на месте. Никто меня из машины не вытаскивал.
И тут я вспомнил, что нужно сделать: нужно пока не поздно попросить Бога вмешаться, помочь…
«Господи!» – только шепнули мои губы, как медсестра сказала:
— Другие машины загородили подъезд. Уже отъезжают. Больной, не волнуйтесь.
Но прошло ещё несколько минут, прежде чем «скорая» подъехала к пологому пандусу у входа, по которому вытащенную из машины каталку вместе со мной, повезли…
Сияние солнечного дня сменилось полумраком тускло освещённого электричеством коридора. Резкая смена света на тьму была ошеломляющим переходом в безнадёжность, в окончательную утрату права на собственную волю.
Движение замедлилось, остановилось. Врач раскрыл створки каких-то дверей с матовыми стёклами. Медсестра снова толкнула каталку вперёд, и тут послышался набегающий топот. Кто-то нагнал, обнял, прижался лицом к лицу.
— Маринка, как ты здесь оказалась? – слезы навернулись у меня на глазах.
— Женщина, сейчас же уйдите отсюда! – завопила медсестра. – Здесь реанимация.
— Не волнуйся. Я тут. Я с тобой, — торопилась сказать Марина, утирая ладонью слезы с моей щеки. Вот увидишь, всё будет хорошо.
— Сейчас же уйдите! – набежали из глубины помещения две пожилые медсестры. – Здесь нельзя оставаться!
Они перевалили меня на высокий топчан у стены.
— Раздевайтесь до трусов!
— Подожди, я помогу, — Марина пригнулась, чтобы развязать шнурки на моих ботинках.
— Гражданка, немедленно покиньте помещение!
Увидев, что Марина продолжает помогать раздеваться, одна из медсестёр сначала яростно вцепилась в неё, потом кинулась куда-то за помощью. А работники «скорой», кивнув мне на прощанье, удалились со своей каталкой.
— Гражданка, что за безобразие!? – заорал на Марину появившийся седой верзила в белом халате. – Посторонняя, вон отсюда! Иначе вызову милицию.
— Я не посторонняя. Я его жена.
Обе медсестры накинулись на Марину, выталкивая её к выходу.
— Я тут. Я с тобой! – крикнула она.
Двери за ней захлопнулись и были заперты. Но силуэт Марины виднелся за матовым стеклом.
4
… Скорее всего, это продолжалось десяток минут. А может быть вечность. Обо мне позабыли.
На меня накатывали волны озноба. Я стал замерзать.
Сидел на топчане, привалившись спиной к стенке. Голый, в одних трусах, чувствовал, что меня трясёт так, что вот–вот свалюсь с топчана на кафельный пол.
«Если умираю, зачем же меня оставили одного?» – мелькнуло в сознании.
— Марина! – попытался я крикнуть, позвать на помощь.
Но за матовым стеклом её силуэта уже не было видно.
Наконец, с грохотом катя каталку, появились обе медсестры. Завалили меня на неё, быстро повезли в другое помещение, тесно установленное приборами, опутанное проводами. И я попал в лапы седого реаниматора и его подручного.
Что со мной делали – не вспомнить. Возможно, вкололи какой-то наркотик.
На миг очнулся. В руки почему-то суют авторучку и бумажку.
— Подпишите, — настаивал седой реаниматор. – Необходимо сделать отверстие прямо в вену, чтобы можно было непосредственно вливать лекарство.
— Не буду! – я вырывался из рук, убеждённый, что меня заставляют подписывать согласие на собственную смерть.
Но тут передо мной внезапно возник кулак. А за ним лицо. Неожиданное, родное. Лицо доктора Лили, которая работала где-то здесь в Боткинской.
Хватило сознания догадаться, что это Маринка успела найти её, позвать…
Всунутой в руку авторучкой, не глядя, что-то подписал, и мне тотчас стали проделывать дырку где-то у правой ключицы.
5
Забытье прервалось. Я лежал навзничь. Мне было худо. Надо мной в полутьме маячил силуэт штатива капельницы.
Закрыл глаза. Почувствовал, снова открыть их не будет сил.
Вспомнил, что перед смертью обязательно нужно успеть помолиться. Не мог сообразить, как это делается. В отчаянии пытался вспомнить хоть какую-нибудь молитву, хоть слово. В этот момент внутренним взором увидел приоткрытую дверь. Понял, там, за ней, находится «тот свет». Дверь как бы приглашала заглянуть туда.
Ни весть как оказался у двери, раскрыл её настежь. Увидел сплошную клубящуюся тьму.
И снова ушёл в забытьё.
Утро проступило несколькими кроватями с такими же дохлецами, как я. Появлением одной из вчерашних медсестёр, бравшей у всех нас кровь на анализы.
Потом возле койки возник мой мучитель – седой реаниматор с фонендоскопом на груди. Он подсел на край, послушал моё сердце.
— Как себя чувствуете? – спросил он, улыбаясь. – С утра пораньше опять приходила ваша жена. Рвалась к Вам.
Я сообразил, что он всю ночь работал где-то тут, рядом, за стеной. Спасал от гибели таких же инфарктиков, как я. Пересохшими, колючими губами шепнул:
— Спасибо, доктор.
Он подмигнул мне. Уходя, что-то сказал медсестре.
Она принесла пластиковую бутылку с какой-то тёмной жидкостью, налила в белую кружку – одну из наших домашних кружек с изображением попугая, подала мне.
Там был кисель. Очень вкусный. Черничный что ли?
Что-то непривычное мешало держать кружку и пить. Я провёл свободной рукой по груди, обнаружил у правой ключицы нашлёпку из ваты и пластыря.