«В бананово-лимонном сингапуре…»
Шрифт:
…Воспользовавшись тем, что Михаила Ивановича вызвали на другой этаж в рентгеновский кабинет, в вестибюле появляется наш соратник – нелюдимый джентльмен в синем халате.
— Володя, — говорит он, неужели я так изменился, что ты до сих пор меня не узнал?
Высится надо мной, криво улыбаясь. Невероятно! Неужели это Эдуард Максимов?!
— Эдик! Прости, ты действительно изменился. Что случилось? Последний раз я видел тебя на экране телевизора году в девяносто третьем.
— В девяносто шестом, — поправляет меня Максимов.
— Слушай, почему тебя никто не навещает? Жена жива?
— Мила погибла в автокатастрофе. Дочка вышла замуж за англичанина. Живёт в Манчестере.
— Далеко…
— Далеко, Володя… А я о тебе всё знаю.
— Каким образом?
— Покупал твои книги. Кажется, не пропустил ни одной. В той, где «Сорок пять историй», почему-то искал рассказ о себе. Помнишь, как ты однажды спас меня пьяного?
— Было дело. Кажется, в шестидесятых годах. Что же с тобой произошло потом, после того как во время перестройки ты вдруг стал депутатом сначала Верховного Совета, а потом членом Государственной думы, соратником сначала Горбачева, а потом Гайдара и Ельцина? Видишь, я тоже следил за твоей деятельностью. С надеждой. Знал о тебе все. Или не все?
— Не все…Скажи по совести, как ты ко всему этому относишься, к этой эпохе?
— По совести? Лучше Лермонтова не скажешь – «С насмешкой горькою обманутого сына над промотавшимся отцом».
Максимов молча стоял лицом к окну, к моему тополю.
И тут ревниво набежал Михаил Иванович. Максимов повернулся, ушёл в палату.
— Снимали рентген лёгких, – сказал Михаил Иванович. – Чего там увидели, не сообщили.
— Снимки должны просохнуть, сказал я. – Не волнуйтесь. Потом сообщат.
— Может, отвезти вас в палату?
— Спасибо. Идите. Покурю. Побуду один.
…Возобновлённое знакомство с Максимовым всколыхнуло. Он был человек неожиданных поступков, поворотов судьбы.
В начале шестидесятых годов нас одновременно приняли учиться на Высшие курсы сценаристов и режиссёров. Уже тогда у него была репутация диссидента. И пьяницы. Не стесняясь, резал лекторам правду–матку, говорил всё, что о них думает. Это была храбрость человека, находящегося в состоянии тяжёлого похмелья.
Однажды к нам привезли делегацию то ли чехословацких, то ли венгерских кинематографистов. Они показали несколько своих фильмов. Не очень удачных. После просмотра все направились в буфет выпить кофе.
Там, в буфете, Максимов обратился к иностранцам, знающим русский язык, с речью. «Что вы тужитесь? – презрительно сказал он – Никогда ничего великого не создавали. И не создадите! Провинция! Подбираете крохи со стола Запада!»
На следующий день с курсов он был изгнан.
Через несколько месяцев, помниться ранним декабрьским утром, я неожиданно увидел его на заметаемой вьюгой улице «Правды». Он раскачиваясь, сидел на снегу без пальто и обнимал фонарный столб.
«Замерзаю. Домой хочу, к жене», – потребовал Эдик.
Я еле добился от него, чтобы назвал адрес. Остановил такси.. Довёз. Доставил в квартиру, где сдал с рук на руки жене Миле, которая оказалась на вид респектабельной дамой.
Больше до этой встречи в палате инфарктников с ним не пересекался. Странным показалось, что Эдуард прозябает здесь, а не в привилегированной Центральной клинической больнице для государственной элиты, к которой бывший член Государственной думы вроде бы должен был принадлежать.
— Поехали! – вбежал в вестибюль Михаил Иванович. – К вам пришли. Какой-то мужчина в белом халате.
13
Ай да Лиля! Прислала ко мне доктора – специалиста по лечебной физкультуре.
Тот терпеливо научил делать упражнения для ног. Целых десять упражнений. Запретил пользоваться креслом–каталкой.
Теперь палата посматривала на то, как я несколько раз в день упражняю свои мышцы, кручу ногами педали воображаемого велосипеда, вроде бы ползу по–пластунски поверх одеяла… Жалкое зрелище!
Устаю. Иногда кажется, что начинаю ощущать тяжесть в области сердца. Тогда приходится отдыхать.
…Лежал со своим приёмничком возле уха, слушал новости, когда ко мне в очередной раз подсел Михаил Иванович.
— Вы, какую станцию ловите?
— «Свободу».
— А ещё есть патриотические – тот же «Радонеж», «Народное радио»…
— Так вы ещё и оттуда черпаете?
— Они доказывают, что еврейская мировая закулиса, в которую вы не верите, уже тысячу лет старается погубить русский народ. Сначала послали немецких псов–рыцарей, которых разбил святой Александр Невский, потом хана Батыя, потом поляков–католиков, которых разбили Минин и Пожарский, потом фашистов, которых разбил Сталин… Неправда, что ли?
Ну что мне было делать с этим Михаилом Ивановичем – лёгкой добычей национал–патриотической пропаганды? При всей своей простодушной услужливости лез ко мне, еврею, со своими антисемитскими бреднями…
Выключил радио.
— Михаил Иванович, вы действительно считаете себя христианином?
— Я – православный христианин!
— Ну, хорошо. Вы – православный христианин. А как может христианин, пусть даже и православный, ненавидеть целый народ? Тем более давший миру Христа, Богородицу, множество Героев Советского Союза, жизни отдавших за нашу с вами Россию? Вообще, как это получается, что вы, называющий себя христианином, живёте ненавистью вопреки главному завету Христа – любить ближнего, как самого себя?
— А зачем евреи внушили выложить на полу храма Христа Спасителя свою сионистскую звезду Давида? Называется могендовид.
— Кто это сказал? Ваш духовный наставник? Я слышал, как вы с женой после обеда распеваете псалмы. Их создал царь евреев Давид. Читали библию? Если читали, думали над тем, что читаете? Что касается нашей родины, нашей России, то скажите вашему духовному отцу…
Но тут Михаил Иванович перебил меня совсем уже диким сообщением:
— Они, сионисты, даже подсылают к нам своих попугаев!