В бой идут одни штрафники
Шрифт:
Впереди рвались редкие мины, слышались крики, грохотали винтовки, стучали автоматы. Из-за опрокинутого грузовика выскочил вестовой Быличкин, присел на колено, ловко толкнул в магазин новую обойму.
— Где ротный?
— Там! — Быличкин махнул рукой, вскочил и побежал рядом с Воронцовым.
Капитан Солодовников ушел с первой цепью, а он, взводный, выходит, отстал. Вот почему штрафники продвигались именно на левом фланге так быстро. Их гнал ротный. Его рокочущий каленый бас слышался из облака дыма и пыли, которая еще не осела после артналета.
Впереди, видимо, со стороны села — в дыму не разглядеть — ударил длинными очередями пулемет. Левее, напротив мелькавших за деревьями цепей гвардейцев, загрохотал еще один. Пули зашлепали по деревьям. Немцы били с флангов, продуманно.
— Туда! — указал автоматом Воронцов.
Они пригнулись и побежали по направлению к широкому, видимо, артиллерийскому окопу, который издали им показался пустым. Ротный кричал, материл залегших штрафников где-то левее. Взвод залег. Пулеметы стригли мутное, прогорклое пространство над головами, придавливали к земле.
Воронцов знал, что штрафников на пулеметы поднять можно. Встанут и пойдут. Если сзади с автоматом будет идти он сам. Но до пулеметов еще метров сто, а то и побольше, и сидят пулеметчики не в чистом поле, а за штабелями мешков с песком и огонь ведут через узкие амбразуры.
— Быличкин! Живо ко мне Сороковетова! Пусть перебирается сюда, в окоп.
Быличкин исчез. Воронцов перевалился через край окопа и оказался в довольно просторной и глубокой копани, обращенной бруствером на восток. Видимо, отрыли ее действительно артиллеристы. Следом за ним вместе с комьями земли вниз обрушились четверо штрафников. Среди них оказался и сержант Численко.
— Пулеметы, лейтенант, — зло сказал Численко, будто оправдываясь перед ним за то, что они залегли.
— Вижу! Минометчиков надо сюда!
И в это время боец, сидевший на корточках рядом с сержантом, сказал:
— Глядите, немцы. — И указал в боковой отвод.
Отвод, видимо, копали под землянку, но не успели ни хорошенько углубить его, ни накрыть накатником. Воронцов привстал и увидел груду тел, лежавших в разных позах. В углу дымилась небольшая воронка от снаряда или мины. Видимо, этим взрывом и накрыло успевших добежать сюда из первой линии. Пять или шесть трупов. А посреди на коленях стоял еще живой. Без каски, в разорванном кителе, без сапог, которые сорвало с него, видимо, во время взрыва, он мало походил на солдата. Руки и лицо его, посеченные мелкими осколками, тряслись. Немец шептал что-то бессвязное и крестился, как если бы находился в храме, после службы, где уже никого, кроме него, у алтаря нет. Губы его шевелились быстро, судорожно, но звуки из них выходили тихие, как дыхание. Так разговаривают во сне.
— Чтой-то он? Придуривается, что ль? — сказал боец, изумленно глядя на немца.
— Молится. — И сержант Численко принялся перебирать в своей сумке гранаты, завинчивать запалы.
— А чего ж он неправильно крестится? Креститься надо не слева направо, а справа налево. — И боец перекрестился. — Вот так надо.
Воронцов посмотрел на немца и сказал:
— Католик. Католики так крестятся. А мы — православные. Мы — справа налево.
Пулеметы не умолкали. Крик ротного на левом фланге тоже затих.
— А ты, лейтенант, православный? — Численко, снарядив гранаты, сложил их обратно в сумку и посмотрел на Воронцова.
— Крещеный. В православной церкви. Значит, православный.
— Я тоже крещеный, — сказал боец, молча сидевший в углу окопа, занятый чисткой затвора от налипшей земли. — Меня бабка крестила. У нас церкви нет. Так она в город меня водила. Пешком шли. Двадцать верст!
— А у меня отец до сих пор пономарем в соборе служит, — признался Численко.
— Правда, что ль?
— Истинная правда. — И Численко перекрестился. Кивнул в сторону отвода, где покачивался на коленях немец, беззвучно шепча свою молитву. — Не надо его трогать. Пускай… Он уже с богом разговаривает.
— Где твой автомат, Иван? — спросил Воронцов сержанта, глядя на его винтовку. На прикладе виднелись следы крови, которую счищали клоком травы, но так и не счистили хорошенько, так что в засохших багровых разводах зеленели присохшие травинки и семена метелок луговой овсяницы.
Тот махнул рукой.
И тут по рядам живых, копошившихся среди убитых, пронеслось:
— Взводных — к командиру роты!
— Где командир роты?
— На левом фланге!
— На левом!..
Воронцов посмотрел на Численко:
— Придут минометчики, пусть накроют пулеметы. Я — к ротному.
Не успел он вылезти из окопа, как впереди, там, где в дымном мареве угадывался шпиль сельской церквушки, загудели моторы. И тотчас пронеслось:
— Танки!
— Братцы, танки!
— Командиры взводов! Приготовиться к отражению танковой атаки! — рявкнул, отменяя прежнюю команду, капитан Солодовников.
— Численко, давай к бронебоям! Один расчет — срочно ко мне!
Приползли бронебойщики. Сержант Марченко и Полозов со своими вторыми номерами. Марченко окинул взглядом просторный окоп:
— Филат — туда.
Бронебойщики быстро установили свои мортиры, замерли.
— Что-то не видать их, лейтенант! — крикнул Полозов, не отрываясь от приклада.
Воронцов привстал с биноклем.
— Что, Полозов, горюешь, что они мимо нас пройдут?
— Горевала бабушка, что постарел дедушка… — нервно засмеялся бронебойщик.
— Идут! Вон они. Метров двести пятьдесят.
— Филат, не стреляй, — крикнул Марченко. — Пусть поближе подойдут. Берем крайнего слева. Огонь — по моей команде.
И тут загудело в тылу.
— Танки!
— Окружили!
— Братва, в лес надо!
— Да это же свои! «Тридцатьчетверки»!