В бурунах
Шрифт:
Селиванов тоже поднялся и сказал, покусывая губы:
— У меня нет такой глупой теории, и я ее не признаю. Но в современной войне операции конницы должны быть технически оснащены. Коннице нужны танки, артиллерия, авиация. Тогда она блестяще выполнит свои функции: молниеносный маневр и внезапный удар. Если же этого пока еще нет, надо по одежке протягивать ножки. Вместо маневра живой силой я сейчас маневрирую огнем. Вот почему я и отдал лучших коней артиллеристам…
Но Шарабурко плохо слушал то, что негромко и сдержанно говорил Селиванов. Он возбужденно бегал по комнате, размахивал руками и прерывал собеседника ядовито-ироническими репликами. Пламя свечи колебалось от его беготни,
— Ересь! Ересь! — кричал Шарабурко. — Чиновничья болтовня бездушных математиков, которые не знают казачьего сердца. Казак неотделим от коня, он без коня — нуль! Он сам будет подыхать с голода, но коню отдаст последний сухарь. Мотор не обнимешь, не приласкаешь, у него нет живого сердца, он мертвец. А сердце коня бьется у тебя под коленями, живое и горячее сердце друга…
Он рывком повернулся к Селиванову и прокричал надтреснутым голосом:
— Вы понимаете, что коня нельзя менять, как портянку или подсумок? К коню привыкаешь, как к родному брату, узнаешь все его привычки, и он, в свою очередь, знает тебя. Коня своего холишь, лелеешь и на смерть с ним идешь, как с другом. Именно конь придает кавалеристу блеск, уверенность, силу и гордость. Зачем же вы лишили всего этого ваших казаков? Зачем вы отдали лучших казацких коней пушкарям и распределили коней так бездушно, как интендант распределяет крупу или подштанники?
Селиванов ни одним жестом не обнаруживал своего волнения. Он стоял, засунув руки в карманы и широко расставив тонкие ноги в мягких сверкающих сапогах. С грустной усмешкой слушал он обидные слова Шарабурко, и в его холодноватых, серых с желтизной глазах даже поблескивал огонек какого-то внутреннего, невысказанного одобрения. Но он тотчас же гасил этот огонек и стоял, почти равнодушно глядя на своего собеседника. Только подрагивание ноги чуть-чуть выдавало его раздражение.
— Одну минуту, Яков Сергеевич! — перебил он, кашляя и прикладывая платок к губам. — Одну минуту. Я понимаю ваш поэтический экстаз и, если хотите, ценю его как сердечное человеческое чувство. Но я не верну коней сабельникам, потому что результат боевых действий для меня выше романтики традиций. И пока мы одиноко стоим в песках и отражаем огнем атаки противника, пока казаки дерутся в пешем строю, а пулеметчики и артиллеристы мотаются по песчаным бурунам с одного участка на другой, выполняя мой оперативный замысел, пока у меня очень незначительная поддержка танков и неравноценный конский состав, будет так, как я приказал.
— Ученый вы человек, Алексей Гордеевич! — безнадежно махнул рукой Шарабурко. — А ученых людей никогда не переспоришь, у них все на счетах прикинуто и сверено, как таблица умножения. Давайте лучше выпьем…
Они выпили водки, пожелали один другому удачи и расстались, так и не убедив друг друга.
Когда Селиванов остался один, он долго ходил из угла в угол, курил папиросу за папиросой, потом вздохнул, посмотрел на часы и сказал адъютанту:
— Вызовите полковника Панина и скажите, чтоб он взял с собой план…
Окруженное хуторами и совхозными фермами, селение Ага-Батырь входило в систему главной линии обороны немцев между Моздоком и Ачикулаком. Прекрасно понимая опасность дальнейшего продвижения советской казачьей конницы на запад, Клейст приказал командиру африканского корпуса «F» генералу Фельми держаться на этой линии и не допустить за ее границы ни одного казака. Командующий дал понять Фельми, что прорыв советской конницы на его участке немедленно повлечет за собой необходимость оставления Моздока и общий отход всего левого крыла германской армии. Клейст приказал командующему 1-й танковой армией генералу Макензену выделить в распоряжение Фельми несколько батальонов тяжелых и средних танков для усиления оборонительной линии Ага-Батырь — Сунженский — Иргакли.
Селиванов знал о приказе Клейста и учитывал, что отход правого соседа окрылит немцев и они обязательно полезут на правый фланг, чтобы ударить сбоку. И так же, как натренированный боксер делает почти непроизвольный жест защиты уязвимого места и одновременно наносит удар прямо в грудь не ожидающего в этот момент нападения противника, Селиванов решил принять неизбежный удар Фельми быстрой перегруппировкой на правом фланге и в то же время ударить в грудь, то есть штурмовать Ага-Батырь и, если позволят обстоятельства, тотчас же ввести в прорыв все полки.
Это был чрезвычайно опасный и дерзкий замысел. Успех его был бы обеспечен, если бы немцы действительно сконцентрировали весь свой танковый кулак для удара по Горшкову и оголили таким образом оборону Ага-Батыря.
Но Селиванов хотел действовать наверняка. Талантливый тактик, человек с горячим сердцем и холодной головой, очень расчетливый, он любил оперативную точность. Поэтому он решил послать в район Ага-Батыря разведывательный отряд.
Разведчиков к этой операции готовил старший лейтенант Олег Жук, уссурийский казак. Бывший рыбак, слесарь, потом зоолог, монтер, матрос, Олег Жук переменил много профессий, но его давно тянуло в армию, и он попал наконец в полк пограничников, с которыми и начал службу. Перейдя затем в разведчики, Жук хорошо изучил все тонкости разведки и горячо полюбил это дело.
Старший лейтенант сам отобрал небольшую группу казаков-разведчиков и приказал им вечером собраться в овечьей кошаре, чтобы выслушать задачу. В девять часов вечера, как и было приказано, двенадцать казаков один за другим вошли в крытую камышом кошару.
Тускло светился поставленный на примятую солому фонарь. Старший лейтенант Жук, натянув на себя шинель и закутавшись буркой, трясся в лихорадочной дрожи, — его мучил приступ малярии.
Группу разведчиков, которые должны были в эту ночь отправиться к Ага-Батырю, возглавлял старший лейтенант Сидельников, бывший заведующий райфо Егорлыкского райисполкома, уже не молодой, лысеющий человек, осторожный и твердый по характеру, но такой застенчивый, что его называли «Иосифом Прекрасным». Выбор Жука пал на Сидельникова потому, что «Иосиф Прекрасный» отличался незаурядной физической силой, хитростью и той чисто охотничьей сноровкой, которая так нужна разведчику.
Сидельников поздоровался с Жуком, нащупал ногой какой-то обрубок и сел, приготовившись слушать задачу. Как и все разведчики, он был одет в серую стеганку, ватные штаны и сапоги и ничем не отличался от рядового казака.
Жук внимательно осмотрел разведчиков и сказал:
— Дело предстоит очень важное. Пойдете в Ага-Батырь.
В последние дни слово «Ага-Батырь» навязло в зубах у казаков, но никто из разведчиков ничего не сказал. Все они понимали, что дело действительно предстоит важное и опасное.
— Самое основное, — продолжал Жук, — танки и пушки противника. Они должны стать основным объектом вашего наблюдения, ради них вы идете туда. Генерал хочет знать, не перебрасывают ли немцы свою технику к нам на правый фланг. Сведения об этом надо добыть во что бы то ни стало, потому что от них сейчас зависит судьба всего нашего соединения.
— Понятно, — отозвался из темноты Сидельников.
— Не отвлекайтесь в сторону мелочей, — стуча зубами, говорил Жук. — Особенно тщательно проверьте дорогу севернее Ага-Батыря и установите точно, наблюдается ли движение техники на север или нет. Генерал ждет исчерпывающего ответа, без всяких фокусов. Понятно?