В царстве глины и огня
Шрифт:
— Нтъ, нтъ! Съ какой стати перемнять?.. Не дадимъ. Мы ее инспектору представимъ. Пусть поглядитъ. Инспектору жалиться, становому! Надо проучить! Чего ему въ зубы-то смотрть! Довольно, будетъ, достаточно!.. слышалось нсколько голосовъ сзади.
— И муку къ инспектору, и муку. Вся затхлая!
— Нынче, братцы, ужъ годъ такой, что мука затхлая. Я самъ мъ съ затхалью. Ничего не подлаешь, говорилъ хозяинъ, нисколько не смущаясь и продолжая курить сигару.
— Годъ такой! Да что ты насъ морочишь-то! Малые
— Ну, да, слежалась. Что-жъ, и муку перемнить можно. Изъ-за чего горячиться-то! Въ лучшемъ вид перемнимъ.
— Не давать муки мнять, не давать! Къ инспектору ее! Это мука такая, что ее свиньи хлебать не станутъ, не унимались голоса сзади.
— Полноте, братцы… Ну, стоитъ-ли дрязги заводить! уговаривалъ рабочихъ хозяинъ.
— Какъ дрязги! Гнилье, отъ котораго брюхо пучитъ, ты называешь дрязгами! Ахъ, ты безбожникъ эдакій! Вишь пузо-то налъ, такъ ему и горя мало!
Послышались ругательства. Лзли ужъ съ кулаками. Тыкали въ лицо кусками солонины и хлба.
— Прочь! Чего вы лзете! крикнулъ на рабочихъ прикащикъ. — Съ вами разговариваютъ тихо, благообразно и основательно, должны и вы основательно и благородно.
— Молчи, воръ! Тебя-то ужъ мы, грабителя, знаемъ! За одно вы съ хозяиномъ! кричали прикащику. — Ты моли Бога, что у тебя ребра цлы, что не пересчитали еще ихъ въ темную ночь. Да еще и пересчитаемъ!
Кто-то даже схватилъ прикащика за рукавъ. Прикащикъ вырвался и подался совсмъ къ забору. Толпа прибывала. Изъ трактира бжали рабочіе и присоединялись къ толп.
— Да что-жъ остальные-то у васъ изъ кабака не идутъ? Прилипли къ вину, какъ піявки. Тутъ дло, а они пьянствуютъ, ораторствовалъ передъ прибывающими рабочими черный мужикъ безъ шапки и съ всклокоченной головой. — Посылаемъ, посылаемъ за ними въ питейный. а они безъ вниманія… Андрей! Бги за остальными. Пусть сейчасъ-же сюда идутъ. Надо, чтобъ всмъ. міромъ… Сейчасъ и за становымъ пошлемъ. Пусть насъ разсудитъ. Довольно тиранства этого самаго!
— За инспекторомъ, братцы, за инспекторомъ!
— Ребята! Дайте мн слово сказать! Хочу въ вашу-же пользу слово сказать! старался перекричать рабочихъ хозяинъ. — Вы выслушайте меня.
— Что тамъ слушать! Знаемъ! Ты живодеръ извстный. За инспекторомъ!..
— И къ инспектору можете обратиться, но дайте прежде высказаться. Я на вашу-же пользу. Православные! Вотъ вамъ крестъ, въ вашу-же пользу.
— Пусть говоритъ! Пусть! раздавались голоса.
— Не надо! Не требуется! возражали другіе голоса.
— Да вдь отъ выслуху у тебя голова не отвалится!
— Почтенные! Дайте сказать! вопилъ хозяинъ и для большей торжественности снялъ шляпу. — Точно, что на сей разъ есть мой грхъ, мука плоховата и солонина неважная, но вдь и на старуху бываетъ проруха. Муку и солонину вамъ перемнятъ и дадутъ первый сортъ…
— Не надо намъ мнять! Не дадимъ, пока инспектору не покажемъ. Живы не будемъ, пока тебя не засадятъ, чертовъ сынъ!
— Да выслушайте меня прежде. Все вамъ перемнятъ, а чтобъ загладить мою проруху, ставлю рабочимъ четыре ведра вина — угощайтесь. Четыре ведра вина!
Хозяинъ поразилъ. Большинство мужскихъ голосовъ умолкло, но женскіе голоса продолжали еще
— Что намъ твое вино: у насъ мужики и такъ спились! Нтъ, почтенные, не продавайте себя за водку. Надо-же нашимъ харчамъ конецъ положить. Вдь съ такихъ харчей подохнешь.
— Вино ставитъ… Четыре ведра вина за свою проруху ставитъ, передавали передніе заднимъ, и постепенно стали умолкать и остальные мужскіе голоса.
Гд-то послышался возгласъ: «вотъ за это спасибо»!
— Да что-бы ужъ теб пять ведеръ! Что за счетъ четыре! раздалось сзади.
— Пять!.. Пять!.. загалдли мужики.
— Ладно. Ставлю пять ведеръ. Имъ будь по вашему. А провизію вамъ перемнятъ. Въ воскресенье, кром того, матка испечетъ вамъ ситные пироги.
— Матку намъ новую найми! Матку новую! Прибери ты теперешнюю матку. Шельма она на первый сортъ и лнивая тварь. Хлбъ сырой печетъ, лнится тсто промшивать, предъявляли требованія мужики.
— Будетъ и матка у васъ новая, согласился хозяинъ.
— Ну, вотъ за это дай Богъ теб здоровья!
— Ну, выбирайте старосту, кто будетъ принимать вино. Сейчасъ прикащикъ купитъ пять ведеръ водки.
Хозяинъ обернулся къ прикащику и ползъ въ карманъ за деньгами.
— Братцы Да что-жъ это такое! Неужто продали? продолжали кричать женщины. — Не продавайте за водку! Вдь себя продали. Ахъ, олухи, олухи!
— Да вдь харчи перемнятъ, такъ чего-жъ немъ? возражалъ рыжій мужикъ:
— Черти! Дьяволы! Да вдь онъ перемнитъ-то только на недлю, а потомъ опять все пойдетъ по старому. Ахъ, пьяницы пропойные! За вино душу продали…
— А женщинамъ, Николай Михайловъ, ты купишь два ящика пива и выдашь имъ по бутылк, продолжалъ хозяинъ, обращаясь къ прикащику. — Да купи подсолнуховъ и орховъ на рубль.
— Не надо намъ твоихъ подсолнуховъ, не надо намъ твоихъ орховъ! все еще визжали женскіе голоса, но уже ихъ было слышно всего четыре-пятъ голосовъ. Остальные умолкли.
Прибывающимъ изъ трактира рабочимъ передали, что хозяинъ за свою проруху по поводу харчей ставитъ пять ведеръ водки и бабамъ пива, и кто-то ужъ закричалъ «ура».
— Продали! Продали! Совсмъ себя продали! все еще вопила какая-то пожилая женщина съ груднымъ ребенкомъ на рукахъ, но ее уже никто не слушалъ.
Прикащикъ, получивъ деньги, въ сопровожденіи нсколькихъ мужиковъ, побжалъ въ питейное заведеніе за водкой и за пивомъ. Кто-то кричалъ: