В царстве тьмы. Оккультная трилогия
Шрифт:
В своей комнате Мэри быстро сообразила, что надеть, чтобы было тепло и к лицу. Позвонив горничной, она приказала подать ей белое суконное платье с таким же кимоно на белой атласной подкладке. Она не стала снимать бусы из горного хрусталя, которые на ней были днем, и внимательно оглядела себя в зеркале. Сегодня девушке хотелось быть интересной и нравиться, и она осталась довольна увиденным в зеркале.
Счастливая, спустилась она опять вниз, где встретила ожидавшего ее у лестницы Вадима Викторовича.
— Ну вот, теперь я не боюсь, что вы простудитесь, — улыбнулся
Они сошли к берегу и сели в лодку. Море тихо дремало, и дремотное волшебное сияние белой ночи заливало все кругом точно дневным светом. Они были еще недалеко от берега, когда Мэри заметила:
— Ах! Жаль, что со мною нет мандолины, а то я бы спела итальянскую песенку, которой выучилась у гондольера, когда в прошлом году была с мамой в Венеции. Там ночи были чудные, и мы каждый вечер катались по каналу Гранде.
— А разве вы не можете петь без мандолины?
— Нет, без аккомпанемента я не пела.
— В таком случае я могу сходить за инструментом, пока мы еще не ушли далеко.
Не дождавшись ответа, он несколькими ударами весел вернул лодку в бухту, привязал ее и проворно взбежал по лестнице. Мэри внимательно следила за ним глазами, а потом подумала, пожав плечами: «Да он вовсе не кажется старым! Хотела бы я знать, почему Анастасия Андреевна так настойчиво твердит всегда, что он стар?..»
Через несколько минут Вадим Викторович вернулся с полученной от горничной мандолиной, и Мэри после небольшой прелюдии запела итальянскую баркаролу.
Голос ее был не особенно велик, но восхитительно мягкого бархатного отлива и обработан в хорошей школе, а пела она с чувством и огоньком.
Со странным волнением слушал ее Заторский и не отрываясь смотрел на очаровательное личико молодой девушки. И вдруг неожиданно для себя он сравнил баронессу, уже увядшую женщину, с этим весенним, едва распустившимся цветком.
Звуки чудного, ласкающего голоса пленяли доктора, а цепи, связывавшие с баронессой, показались ему тяжелыми, словно железные.
Когда Мэри кончила, он попросил ее спеть еще, что та охотно исполнила, а доктор слушал все с большим восторгом. В эти минуты он совершенно забыл все благоразумные проекты, которые излагал тетке относительно своего будущего, и ему казалось, что обладание этим юным и чистым существом было бы упоительным счастьем.
Мэри также была радостно взволнована: катание вдвоем приводило ее в восторг, и веселые глазки ласково глядели на спутника. Вадим Викторович представлялся ей теперь совсем другим, нежели бывал в присутствии баронессы: холодное равнодушие исчезло, пленительная улыбка скрашивала и молодила черты лица, и глаза оживились, точно с них спала завеса и открыла под личиной бесстрастного и непроницаемого ученого подлинного человека, душе которого сродни все свойственные смертному слабости и страсти.
Говорили сперва они мало, и оба находились под обаянием охватившего их настроения. Доктор первый нарушил молчание:
— Пора покинуть заколдованный мир ундин и вернуться к прозаической действительности, — сказал он, улыбаясь и направляя лодку к берегу.
Когда Мэри выскочила на пристань, из волос ее
— Могу я сохранить ее?
Мэри утвердительно кивнула головой, но сопровождавший вопрос взгляд был так загадочен, что она вспыхнула и, чтобы выйти из замешательства, поспешила сказать:
— Благодарю вас, Вадим Викторович, за огромное доставленное мне удовольствие.
— Оно было взаимно, — ответил он, задержав на секунду протянутую ему ручку.
Вернувшись в свою комнату, он открыл окно, прислонился к нему и задумчиво стал нюхать розу. Аромат цветка словно пробудил в нем бурные мысли. В его воображении встал образ Мэри, такой, какой он ее сейчас видел: очаровательной, как воплощенное искушение. Невольно сравнивал он ослепительно свежий цвет ее лица с подмалеванной физиономией баронессы, большие, ясные и веселые глазки Мэри — с лукавым взглядом Анастасии Андреевны и ее несносной, грубой страстью. В эту минуту его возлюбленная была ему положительно противна. Эта ведьма преграждает ему путь к счастью и не выпустит из когтей, а согласие ее на его женитьбу притворно: чтобы закрыть ему доступ к сердцу прелестного ребенка, она будет глумиться над ним в присутствии Мэри.
Он встал и в волнении зашагал по комнате, но уравновешенная и благоразумная натура вскоре взяла верх: он бросился в кресло и думал, отирая лоб: «Я в самом деле, кажется, схожу с ума! Можно ли поддаваться таким нелепым бредням? Ведь я действительно стар для такой девочки! Да и никогда я не отделаюсь от баронессы: полип этот крепко вцепился в меня и является Немезидой за мой подлый поступок… И зачем только ввязался я в эту гнусную связь?!.»
Мрачный и раздраженный, он встал и пошел спать.
Под впечатлением ночной прогулки Мэри долго не могла уснуть и думала о Вадиме Викторовиче: она сравнивала с доктором двух своих поклонников — Поля Норденскиольда и Эрика Раутенфельда — и, странное дело, преимущество оказывалось на стороне Заторского: он красивее и привлекательнее обоих. Сердце ее билось сильнее при воспоминании о загадочном выражении его глаз и тех вспыхнувших искрах, которые никогда не загорались в присутствии баронессы…
На другой день за завтраком Вадим Викторович принял свой обычный тон, хотя казался веселее обыкновенного. Он играл с детьми в крокет и лаун-теннис, бегал на гигантских шагах, а развеселившаяся Мэри совсем подружилась с ним, совершенно забыв о разнице в возрасте.
После игры в мяч Борис остановился, чтобы перевести дух, и, отирая потный лоб, неожиданно спросил:
— Слушай-ка, дядя Вадим, почему это мама все говорит, что ты старик? А ты и бегаешь скоро, и ноги у тебя не хуже, чем у нас.
Мэри громко расхохоталась, а доктор повернулся и пристально посмотрел на нее.
— Мария Михайловна, а вы также находите, что я очень стар?
— Совсем нет. Наоборот, я нахожу, что вы молоды, — ответила она, сильно краснея.
— Благодарю. А теперь, чтобы оправдать вашу хорошую аттестацию, предлагаю еще партию лаун-тенниса, — засмеялся он.