В чужом ряду. Первый этап. Чертова дюжина
Шрифт:
— Все правильно.
— Леонида Хрущева помните?
— Конечно, помню. Мой друг.
Теперь он понял, кто к нему пожаловал.
— Я был на том месте, где разбился его самолет. Мы ничего не нашли. Вы были участником того боя?
— Да. Вышли в зону скрытого немецкого аэродрома, о котором нашим разведчикам не было известно, и попали в ловушку. В воздух поднялась стая «фоккеров». Силы оказались неравными. Шесть наших самолетов подбили. Мы тоже постарались.
— Леня погиб?
— Нас в живых осталось двое. Я и Леня. До линии фронта было
— Почему вас не расстреляли?
— Немцы летчиков не расстреливают. Вербовать пытались, но ничего у них не получилось.
— Вы были вместе?
— Нет. Леню изолировали, когда узнали его имя, он не успел сжечь документы.
— Так как же вы можете утверждать, что он жив?
— Я видел его в конце 44-го на пересылке в Польше. Пересыльный лагерь «Кшиштинница». Поговорить нам не удалось, но он был жив И отлично держался. Потом меня угнали на запад, а куда Леонида, не знаю, железнодорожная ветка там была только западная.
— Если он, как и вы, попал на запад, значит, вас освобождали союзники?
— Да.
— Эти тоже пытались вербовать?
— Не очень настойчиво, все больше пугали. Я уверен, что Леня еще вернется. Он жив, я в это верю.
Похоже, папочку не обрадовал оптимизм товарища.
Никита Сергеевич встал и ушел, не обронив больше ни слова. Ушли все. Шабанов вернулся в ванную и спокойно добрился.
На следующий день, когда он собирал свой вещмешок, готовясь к отъезду, энкавэдэшники снова вернулись. С ним никто не разговаривал. Вывели на улицу, посадили в машину и увезли в лефортовскую тюрьму. На допрос вьгзвали только один раз, точнее, на оглашение приговора. Полковник с безразличием взглянул на арестованного.
— У меня предписание, — сразу сказал Шабанов, — я должен уже находиться в поезде и ехать на Дальний Восток. Меня мобилизовали…
— Устроим. Поедешь на Дальний Восток. Мы всех шпионов туда направляем. Ознакомься с приговором. Десять лет и пять лет поражения в правах.
— За что?
Полковник ехидно улыбнулся:
— За то, что мудак безмозглый!
Он достал из-под папки газету и развернул ее.
Шабанов увидел портрет Лени Хрущева в черной рамочке. Глеб склонился над столом — газета датировалась маем сорок третьего года.
«В неравном бою под Сталинградом погиб летчик-истребитель гвардии старший лейтенант Леонид Никитович Хрущев. Постановлением Комитета Обороны СССР Леонид Хрущев награжден орденом Боевого Красного Знамени посмертно…»
— А если он вернется живым? Вопрос прозвучал глупо.
Шабанова вернули в камеру. Несколько дней мариновали в одиночке, а потом отправили по этапу на Дальний Восток. С тех пор он никогда больше не высказывал собственных предположений и никого ни в чем не уверял. Меньше знаешь, крепче спишь. Лежа на нарах, он часто вспоминал Леньку Хрущева. Где его теперь носит? Куда закинула взбалмошного старлея судьба? «Каждому свое!» — гласил лозунг на вратах Бухенвальда. Пора бы и на Колыме похожие развесить.
12.
Парочка
— Что ты видишь, Елизар? У меня двоится или множится?
— Это называется «приплыли, Вася».
— Говори толком.
— Военные грузовики с солдатами ждут парома.
— Хочешь сказать, мы влипли?
— А кто его знает? Ты на видок свой посмотри. Оборвыш, а не офицер.
— Надо погоны сорвать.
— Имей достоинство, капитан Муратов. Я погоны не сорву. Если не судьба нам ускользнуть, значит, надо держать удар.
— Черт, и гражданку взять негде! Хоть шкуру с коровы сдирай. Может, в воду прыгнем?
— Нас уже видят. Спрячь планшет с паспортами под доски, они нас точно погубят.
— В паспортах наше спасение.
— Если дождемся, когда паром вернется на этот берег, достанем. Торопиться некуда. Мы не знаем, где находимся.
Муратов быстро снял с плеча планшет, присел на корточки и впихнул его в щель между дощатым покрытием и понтонами.
— Был бы верующим, перекрестился.
— За коровами спрячемся.
— Видишь офицеров на причале? Шарахаться от них — только подозрение вызовешь. И не трепыхайся, как невеста перед брачной ночью, ты никакого преступления не совершал. Разве что военный самолет потопил. Но кто докажет, что ты сделал это умышленно?
— За дезертиров примут, Елизар.
— А мы и есть дезертиры.
Плоский нос парома уперся в причал. Двое матросов перепрыгнули на берег и начали вязать концы к тумбам. Скот стоял огороженный канатами и сгонять его на берег никто не торопился. Пассажиры начали спускаться по трапу на пристань.
— Так и будем стоять, как столбы? Вперед, капитан.
Пройти мимо офицеров, не заметив их, было невозможно. Козырнули.
— Подойдите ко мне, — приказал полковник, стоящий в центре группы.
Пришлось подойди.
— С третьей авиабазы?
— Так точно, товарищ полковник. — Рогожкин еще раз отдал честь.
— Куда направляетесь?
— В город. По особому поручению.
— Пешком, без машины? Вы меня за кого принимаете?
— Мы командировочные, товарищ полковник, — вмешался Муратов. — Транзитом. Вынужденная посадка. Машина поставлена на ремонт.
— И какое же особое поручение у командировочных транзитников?
— Личного порядка, товарищ полковник.
— Документы.
Оба достали летные книжки.
— А пропуска где?
— У нас нет пропусков.
— Кто же вас с базы выпустил без пропусков? Вы находитесь на территории военного гарнизона, здесь передвижение позволено только по пропускам. Кто после «ЧП» мог выпустить вас с базы в город по личным вопросам? На третью базу стягиваются все подразделения, а вы бежите. Может, это вы устроили пожар в ангарах?