В дебрях Африки
Шрифт:
Между Угарамой и Букоко мы проходили у самой подошвы гор удивительно плодоносными местами; нас поразило там чрезвычайное обилие дынь, арбузов, сахарного тростника и проса. Подпочва состоит преимущественно из щебня и песка с примесью жирного черного ила; но главная характерная черта поверхности — это несметное множество валунов, наполовину вросших в землю, что указывает на деятельность ледников.
Между Букоко и подошвами гор, на расстоянии 5 км в ширину и от 8 до 10 км в длину, к югу тянется точно такая же наносная гряда, состоящая преимущественно из отдельных, не связанных между собою частей камня; но с течением времени дожди и ее настолько размыли, что она представляет довольно гладкую поверхность, расположенную уступами.
Принимая во внимание, что все эти обстоятельства периодически повторяются с тех пор, как из недр земли совершилось поднятие хребта Рувензори и связанных с ним цепей, припомнив также, какая масса материала потрачена им на образование наносов в глубокой пространной впадине, занимаемой ныне озером Альберта-Эдуарда, долиною Семлики и озером Альберта, мы не слишком удивимся тому, что Рувензори в настоящее время представляет лишь скелет того, чем он был когда-то. Его великолепная глава потеряла уже значительную часть своего объема: верхние склоны изрыты и сточены, нижние покатости изборождены сотнями глубоких потоков, и хотя они теперь не обнажены, а одеты растительностью, но носят явные следы невзгод, перенесенных с той поры, как Рувензори возник из пламени. Медленно, постепенно, но неминуемо великая гора возвращается к своему первоначальному виду. Пройдет несколько веков, и котловина озера Ньянца-Альберта-Эдуарда обратится в обширную равнину; несколько позднее то же будет и с озером Альберта-Ньянцой. И географы тогдашних времен в изумлении будут протирать себе глаза, если случайно нападут на карты обеих Ньянц в том виде, как они описаны в 1889 г.
В ранние утренние часы горы большею частью представлялись длинной, высокой, громадной, черной массой, высшие точки которой как бы упирались в безоблачное предрассветное, серое небо. Но по мере того как наступившая заря превращала на востоке этот серый фон в золотистый, в вышине показывались тонкие черточки белых облаков, опоясывающих вершины, а по всей линии хребта от подножья вверх по склонам начинали ползти клочковатые слои тумана. Эти клочки то втягивало в лощину, то в глубокие горные ущелья, где их подхватывал ветер, и они начинали клубиться, не переставая подниматься по извилистым долинам, вползать на кручи, каждую минуту меняя форму и расположение и постепенно увеличиваясь в объеме. Справа и слева вылезали новые клубы тумана, захватывали по пути отдельные клочья, стремившиеся из глубоких щелей, соединялись в одну длинную сплошную гряду, окутывали верхи передовых цепей; выше навстречу им выходили еще новые клочья, срывавшиеся с каждого углубления, из каждой складки камня, и вся эта масса паров строилась правильными рядами, как будто и в самом деле сознавала надобность сомкнуться вокруг белых исполинов.
По мере поднятия в верхние пределы атмосферы туман, достигший уже значительной плотности, двигался все быстрее. менял формы все чаще и внезапнее, соединялся с клубами новых белых паров, выступивших из верхних расселин, и все это неудержимо рвалось вверх, передовые облака смело указывали путь к небесам.
К тому времени, как солнце на четверть часа поднялось над восточным горизонтом и начало играть световыми эффектами, ударяясь о поверхности снеговых полей на вершинах, вокруг верхних зубцов образуется как бы сияние всех цветов радуги, а поднявшийся до тех же пределов туман соперничает со снегами ослепительной белизной и даже, когда пронижут его лучи могучего солнца, превосходит снеговые вершины яркостью своих оттенков и переливов и, наконец, вознесясь над сияющими снегами и алеющими пиками, торжествует над ними полную победу. Но с минуты на минуту масса паров, изрыгаемых неистощимою долиной Семлики, становится все гуще; они спешат слиться с верхними слоями, неподвижно облегающими склоны и гордые пики гор, мало-помалу туман теряет свой блеску сияющие краски его тухнут, а скопление так велико, что, приняв сначала лишь тусклый оловянный цвет, он постепенно переходит в сизый и почти черный, и в виде страшной грозовой тучи остается так на весь день, а иногда и на ночь. Но случается, что за полчаса до заката ветер сгоняет тучи, и тогда один пик за другим появляются в синем небе, одна за другой обнажаются мощные вершины, белоснежные поля, и вся волнистая громада сияет в полном своем великолепии, пока не сгустятся сумерки и темная ночь не покроет ее еще более темным шатром.
Эти короткие, слишком короткие минуты, когда смотришь на великолепного "Творца дождя", или "Царя облаков", как ваконжу величают свою укутанную туманами гору, наполняют зрителя таким чувством, как будто он заглянул в отверстые небеса.
Покуда длилось это дивное зрелище, не было лица — белого или чернокожего, — которое не было бы поднято ему навстречу; все глаза с благоговейным и радостным изумлением устремлялись кверху, к тем высоким пределам, где сияла эта холодная красота, исполненная такого глубокого мира и тишины, такой чистоты и недосягаемого блеска, что нет слов для их выражения.
И какой разительный контраст! Внизу мы были окружены знойной экваториальной температурой, вечнозеленой, пышной и сочной растительностью, воинственными племенами, вечно жаждущими крови, а там — этот горный исполин, Царь облаков, одетый в белоснежную ризу, окруженный толпою темных вершин, преклоняющихся перед престолом своего монарха, на холодном белом челе которого как будто начертано: "Бесконечность! Вечность!"
Мы давно уже были чужды впечатлениям этого порядка. Все наши чувства, от того часа, как мы просыпались, и до того, когда снова засыпали, наполнены были настоятельными заботами о нуждах каждого часа, о насущных потребностях, вызывавших самый бдительный надзор и напряженное внимание. Правда, нас очень расшевелил тогда вид, открывавшийся с высот горы Пизга на бесконечный мир дремучих лесов, тянувшихся на многие сотни километров в разные стороны. И в другой раз мы чуть не дошли до истерики от восторга, когда после пятимесячного заключения под сводами лесных дебрей ступили опять на зеленую мураву, дохнули вольным воздухом просторных полей и увидели кругом на далекие пространства роскошные пастбища, укромные долины, волнующиеся холмы и равнины, на которых высокая весенняя трава стройно колыхалась под струями набегавшего прохладного ветра. Немало любовались мы и на широкую гладь серебристых вод Альберта-Ньянцы, радуясь притом, что достигли, наконец, желанного предела столь долгих и мучительных странствий; но все эти впечатления не вызывали в нас невольного молитвенного порыва, потребности поклониться творцу, и никогда мы не были потрясены так глубоко, как в то мгновение, когда однажды, взглянув вверх, внезапно увидели на недосягаемой высоте заоблачный хребет и белоснежную грудь Рувензори, показавшиеся нам идеальным осуществлением сказочных представлений о небесном замке с неприступными башнями и бесконечной чередой исполинских стен.
18. РУВЕНЗОРИ И ОЗЕРО АЛЬБЕРТА-ЭДУАРДА
Критики имеют обыкновение не обращать почти никакого внимания на географические карты, прилагаемые к путешествиям. Я нахожу, что это довольно несправедливо. Мои карты, например, стоили мне гораздо больше труда, чем все мои заметки, литературная* обработка их, рисование и фотографические снимки вместе взятые. Если все сосчитать, то ежедневная проверка трех хронометров в течение почти трех лет, определение трехсот пунктов, вычисления всех этих определений, нанесение их на карту, вычерчивание течения рек, оттенение горных цепей, бесчисленные проверки по компасу, определение точек кипения по термометрам, записывание вариаций анероидов, вычисление высот, отметки температур, словом, все то, что необходимо для составления хорошей карты, заняло у меня 780 часов усидчивой работы; так что если положить на этот труд по шести часов в сутки, выходит, что на одни только карты я потратил 130 дней работы. Если к книгам этого рода не прилагать карт, то, во-первых, едва ли возможно взять в толк то, что описывают, а, во-вторых, самое изложение становится невыносимо сухо. Между тем, прилагая карты, я вполне избавляю себя от необходимости вдаваться в сухие описания, и в то же время рассказ мой получает такую вразумительность, такую ясность и доказательность, что я считаю карты не только украшением, но и наиболее интересною и необходимою принадлежностью своей книги" И я уверен, что читателю стоит лишь взглянуть на прилагаемый профиль Рувензори, долины Семлики и озера Альберта-Эдуарда и Альберта, чтобы гораздо больше узнать о главных чертах физического строения этих мест чем, например, об окрестностях озера Мичиган.
Спускаясь из Карими к бассейну озера Альберта-Эдуарда мы тотчас догадались, что идем по высохшей озерной впадине, — для такой догадки не нужно даже особенных геологических познаний. Если бы уровень воды в озере повысился только на полтора метра, оно раздалось бы на 8 км к северу и на 8 км к югу; а если бы вода поднялась на 15 м, то озеро возвратилось бы к тому самому состоянию, в каком оно было во времена седой древности, когда волны его бились о галечник своих берегов под тенью дремучих лесов близ Мцоры. В самом деле, мне необходимо было посетить берега Альберта-Эдуарда, чтобы вполне постигнуть те физические изменения, вследствие которых это озеро, некогда столь обширное, уменьшилось до настоящих своих ограниченных размеров. Я, конечно, не решусь сколько-нибудь точно определить то время, когда озеро Альберта примыкало к лесам Авамбы с севера, а озеро Альберта-Эдуарда простиралось поперек округа Макара и доходило до южного края лесов. Но не надо быть особенно сведущим математиком, чтобы вычислить, во сколько лет Семлики прорыла себе русло такой глубины, чтобы высушить равнину Макара. Это сообразить нетрудно. Различные соли, оседавшие на равнине по мере усыхания озера, и до сих пор еще не совсем вымыты и остались в почве. Трава настолько питательна, что ею пробавляется кое-какой невзыскательный скот, а по краям равнины накопился тонкий слой гумуса (от гниющей травы, на котором растут черные молочаи, акации, колючий кустарник; но девять десятых равнины остаются все-таки под травой, и тропические леса Авамбы ни на шаг не переступают ее границ. То же самое явление замечается и у южной оконечности озера Альберта: сначала плоская равнина километров на тридцать длиной, поросшая грубой травой, которой и скот не ест, затем пространство в 15 км с жидкими рощами плакучей акации изредка перемешанными с черными молочаями, и непосредственно за этою полосой начинается лес, седой дремучий лес.
В каждую свободную минуту я раздумывал обо всем, чему учила меня природа этого дивного края. Было время, когда хребта Рувензори не существовало. Вся страна, от Униоро до плато Балегга, представляла сплошные холмистые луга. Потом, когда-нибудь очень давно, произошло поднятие земли, Рувензори восстал из праха, вознесся за облака, а у подножья его образовалась зияющая бездна на 400 км в длину и на 50 км в ширину с направлением от юго-запада к северо-востоку. Тропические дожди проливались в течение многих веков; они наполнили бездну, затопили ее и со временем прорыли себе сток через те места, которые ныне известны нам под названием Экватории. Вода по пути размывала берега, промыла свое русло до самого камня и в продолжение бесчисленных столетий каждую секунду уносила за собою земляные частицы к северу, где из них образовался Нижний Египет и побережья Средиземного моря. Между тем дно бездны постепенно повышалось обломками и россыпями склонов Рувензори, остатками неисчислимых поколений рыб и отживших растений, и когда мало-помалу сточились и выкрошились утесы и камни, рассеянные по течению Белого Нила, образовалось два озера; между ними поверхность также постепенно возвышалась, сначала представляя группы обнаженных островков, потом, с течением времени, острова слились между собою, покрылись землей и щебнем, принесенными обвалами гор и сползающих ледников; почва их окрепла, оделась травой, потом лесом, и таким образом возникала долина, обросшая великолепною тропической растительностью.
У обоих концов этого леса расстилаются равнины, подверженные медленному процессу кристаллического перерождения, а по берегам озер и поныне можно наблюдать переходное состояние: постоянные наплывы ила с густою примесью животных и растительных остатков, постепенно скопляясь у берегов возвышают их, высыхая, крепнут и образуют прочную и сухую породу. Если опустить шест где-нибудь у отмелей в южном конце озера Альберта, шест уйдет на полтора метра в тину. Эта тина образовалась из осадков и россыпей, увлеченных притоками со склонов Рувензори в русло Семлики, а потом сама река Семлики несет их в тихие воды озера. Если такой же шест погрузить на дно озера Альберта, он пройдет через 120 или 150 см серого ила, в котором попадаются тысячи тонких листочков слюды, мельчайших чешуек, измельченных рыбьих костей, издающих отвратительный и сильнейший запах.