В дни Каракаллы
Шрифт:
Лагерь в тот вечер напоминал разворошенный муравейник; уже было отдано распоряжение готовиться к посадке. Центурионы проверяли оружие, и батавская стража никого не выпускала из лагерных ворот в соседний поселок, где тотчас же выросли полотняные лавчонки виноторговцев и лупанары. За легионом всюду следовали бродячие торгаши и непотребные женщины, которых солдаты называли на своем грубом языке волчицами. Узнав о предстоящем уходе солдат, блудницы явились к Декуманским воротам и, звеня ожерельями из серебряных монет, выкрикивали имена своих приятелей.
Давно прошли те времена, когда в римских легионах служили только италики, хотя и теперь эти прекрасно организованные воинские части можно уподобить геометрическим фигурам,
Однако центурионам кое-как удавалось сохранять дисциплину. По-прежнему, как и в дни Цезаря или Траяна, по раз навсегда заведенному обычаю, во время остановки на ночлег солдаты возводили рвы и валы, пока в огромных медных котлах готовилось солдатское варево – бобы с бараниной, крепко заправленные перцем и чесноком, или какое-нибудь другое, не менее соблазнительное после перехода блюдо. Легионеры знали, что не получат похлебки, пока не выполнят все положенные работы, и это поддерживало порядок и укрепляло воинский дух.
Как сего требует римский обычай, аквилейский лагерь представлял собою обширную прямоугольную площадь, крестообразно пересеченную двумя главными улицами, с четырьмя воротами для входа и выхода. На этом пространстве поставили множество полотняных шатров, размещенных с соблюдением известного плана. Поэтому каждая центурия занимала в лагере определенное место, и воины даже спросонья знали, куда им нужно бежать с оружием в руках в случае ночной тревоги, чтобы строиться в ряды. В точке пересечения улиц находилось сложенное из бурого кирпича здание претория, где помещались легионные орлы, а также походный алтарь для воскурений перед серебряными статуями императора.
В Аквилее стояли полные морской свежести зимние дни. Уже была произведена перекличка, но в тот вечер, вместо того чтобы подкрепиться сном перед завтрашней посадкой, так как выступление в порт было предусмотрено на заре, в час третьей стражи, долго не расходились с лагерного форума, в крайнем волнении обсуждая события. Мы несли с Маркионом по охапке соломы, чтобы устроить для себя удобное ночное ложе, так как первую ночь провели на мокрой земле. Вытягивая шеи из-за своей неудобной ноши, мы увидели на форуме толпу солдат и, полюбопытствовав, подошли поближе, чтобы послушать, о чем здесь говорят. Еще вчера в лагере с быстротой молнии распространился слух, будто бы легат получил огромные суммы для щедрой раздачи воинам. Но некоторые предполагали, что он задерживает выдачу по каким-то корыстолюбивым соображениям. Впоследствии все выяснилось. Деньги действительно были получены, однако со строжайшим приказом Макретиана выдавать их только на кораблях, чтобы римские воины, явившись в Сирию, не оказались там нищими и могли чистоганом расплачиваться с местным населением за покупаемые товары.
Я услышал, как незнакомый солдат, обросший волосами, в разорванной тунике, может быть, пострадавшей в какой-нибудь драке, взывал, стоя на повозке, к слушавшим его легионерам:
– Что же это такое, товарищи! Император присылает награду за наши тяжкие труды, а легат прячет денарии в банке или, может быть, даже отдает их в рост? Допустимо ли это?
Кто-то крикнул из толпы, окружавшей оратора:
– Центурионы говорят, что деньги будут выдавать на кораблях.
– На кораблях! К чему они мне на корабле, где нет ни таверн, ни виноторговцев, ни смазливых женщин! Пусть нам заплатят сейчас, чтобы мы могли провести в Аквилее несколько приятных часов. Что нас ждет на кораблях в зимнее время? Бури, невообразимая качка с блевотиной, опасность пойти ко дну! Так пусть мы хоть теперь поживем два или три дня в свое удовольствие…
– Верно! Верно! – раздались крики. – Ты хорошо это сказал! Мы тоже хотим пожить по-человечески, пусть платят нам немедленно!
Солдат спрыгнул с повозки, видимо, довольный успехом своего выступления, и вслед за ним на случайную эту трибуну забрался другой оратор. Мне показалось, что я уже видел его где-то, потом вспомнил, что мы разговаривали с ним у каменного моста на Саварнийской дороге. Это был маленький, носатый, черноволосый, крепконогий человек с живыми глазами, возможно, восточного происхождения, сириец или уроженец Каппадокии, но хорошо говоривший по-латыни. Звали его Амфилох. Рассказывали, что в прошлом он подвизался в качестве актера и обвинялся заглазно в каких-то преступлениях, хотя справедливость требует отметить, что такие слухи распространяли его враги: Амфилох был всегда готов к возмущению, и центурионы не любили его за острый язык.
– Вы – бараны! Чего вы добиваетесь? Получить денежную выдачу, чтобы пропить ее в первом попавшемся кабаке? А когда же вы подумаете о том, как изменить к лучшему свою судьбу? Вы служите двадцать пять лет и более, и ваши тела изувечены ранами. А я говорю вам, что надо облегчить участь всех, кто несет ярмо.
Волнующим души голосом, которому некогда рукоплескали зрители в театрах маленьких городов, Амфилох, привыкший выступать на подмостках, кричал мрачно слушавшим его воинам:
– Какую награду вы получаете за свои труды? Вас пошлют под старость, когда вы уже ни на что не будете годны, в какие-нибудь далекие провинции, где под видом пахотной земли вы получите по клочку болота или каменистой почвы в горных местах, на какой не растет даже нетребовательный ячмень, и это будет единственным вознаграждением за пролитую вами кровь. А пока что вы имеете? Ваши тело и душа оцениваются в несколько денариев в день. Из этих денег вам нужно еще давать взятки центуриону. Что вас ждет впереди? Раны, болезни, жестокая зима, мучительное лето, далекие походы, а если будет мир, то вас погонят, как рабов, на постройку общественных зданий или на строительство дорог и акведуков.
Как опытный оратор, привыкший декламировать перед толпой, Амфилох особенно громко выкрикивал те отдельные выражения, которые могли воспламенить сердца слушателей.
Слова вызывали горячие одобрения.
– Он верно говорит! Это сама святая истина!
– Вот видите, товарищи… – торжествовал Амфилох.
– Чего же нам просить, чего добиваться? – спрашивали воины, окружавшие теперь оратора огромной толпой.
– Ослы! – издевался над ними Амфилох. – Разве вы не знаете, сколько получают в день те, что служат в парфянских легионах?
– Двадцать пять денариев в день…
– Двадцать пять денариев в день. И после шестнадцатилетней службы люди возвращаются к пенатам. А в чем состоит их служба? Второй Парфянский легион только несет охрану города и участвует в триумфах. Да и остальные два август бережет, как своих любимцев.
Воины распалялись гневом.
– Ты верно говоришь, Амфилох! Мы тоже хотим, чтобы шестнадцатый год был последним. Пусть и нам платят звонкой монетой, а не земельными участками под самым носом у сарматов!
Со всех сторон сбегались новые слушатели. Мятеж в лагере разгорался. Уже слышались угрозы:
– Мы не хотим садиться на корабли!
Амфилох кричал, поднимая над головой руки:
– Требуйте увеличения жалованья, отставки с положенным вознаграждением! Мало того. Настал час, когда сильные мира сего снова нуждаются в ваших крепких руках и сделают, все, что вы ни потребуете. Ведь нет границ вашим лишениям, товарищи! Ноги ваши стали как у верблюда. Всех вознаграждений не хватит, чтобы отблагодарить вас за труды. Довольно богатым утопать в роскоши! Пусть начальников будут выбирать из наших рядов, чтобы они могли сговориться между собой и послать письма в другие легионы и сообща установить справедливость на земле!