В дни Каракаллы
Шрифт:
– Подобная предусмотрительность вызывает изумление! – восхищался Ретиан столь громким шепотом, что все слышали его слова.
Адвент строго посмотрел на префекта, так как презирал льстецов, и возобновил чтение диспозиции:
– Августу угодно повелеть… «Диспозиция в походе… Передовые части в составе Исаврийской, Пафлагонской и Сарматской конных когорт, отряда пальмирских конных лучников выступят под начальством Нумериана, трибуна. Этим воинским силам предписывается захватить и охранять переправу через Тигр».
Император оторвался на мгновение от созерцания ногтей:
– Все понятно, друзья?
Глухой гул голосов подтвердил, что все понятно. Антонин кивнул головой Адвенту.
– «Вслед за ними выступает конница нижеследующих легионов: Четвертого Скифского, Двенадцатого
Выпятив нижнюю губу, император сидел, подпирая рукой подбородок и упершись локтем в обнаженное колено. Он разрабатывал план, одного его слова было достаточно, чтобы послать легионы на запад или на восток, но у него был такой вид, точно не он посылает их, а они влекут его в неизвестность событий.
Все тем же равнодушным голосом Адвент перечислял легионы, конные и пешие когорты; диспозиция определяла точное место для каждого воина, местонахождение обозов и метательных машин, госпиталей, походных кузниц и складов продовольствия. Когда каждый узнал свои обязанности в походе и назначение в предстоящих боях, император встал. Вслед за ним тотчас поднялись со скамей остальные, в глубине души, вероятно, довольные, что наконец кончилось это томительное собрание.
Каракалла исподлобья окинул присутствующих подозрительным взглядом.
– Друзья! Теперь вы все выполните ваш долг перед отечеством… Да помогут вам боги! Я сам отныне… А также надлежит все силы для сокрушения… сокрушения…
Видимо, Антонин разволновался в предвидении грядущих сражений, и мысли у него стали путаться. Все стояли перед господином мира, опустив глаза, испытывая неловкость за его неожиданное косноязычие. А я и другие скрибы не знали, что же нам писать, и в страхе переглядывались между собой.
Наконец император сделал широкий жест рукой, подобно ораторам, когда они хотят придать более торжественности своим заключительным словам на форуме.
– Да благословит вас Геркулес!
Я видел, как все поспешили покинуть перистиль. Цессий Лонг вытирал пот на лбу полой тоги.
На землю уже опускалась прозрачная и звездная адиабенская ночь.
Военные действия против Парфии начались с осады Арбелы, и мне пришлось принимать участие в этом историческом событии. От Вергилиана не было никаких известий. В некоторые дни мне хотелось бросить все и уйти куда глаза глядят, но старый Маркион, которому я рассказывал о своих переживаниях и даже сообщил о намерении бежать, отговорил меня от этой безумной затеи, так как, по его мнению, бегство из рядов – недостойный поступок. Да и ужасно очутиться одному среди пустыни, где в скалах прячутся львы. А между тем Вергилиан не мог оставить меня в таком положении. Благоразумнее было потерпеть еще некоторое время, тем более что, очутившись на положении дезертира, я очень усложнил бы моему другу заботы обо мне. Поэтому я решил, что выдержу все испытания, посланные мне небом, и старательно выполнял свои обязанности, за что получал лестные похвалы от Корнелина.
Я уже успел присмотреться к этому человеку. Трибун читал в свободное от занятий время Тацита и подражал древним римлянам – был воздержан в пище и питье, вызывая насмешки товарищей, которые не могли понять, как возможно для воина в такое тревожное время не пить вина или не посещать лупанары. Но я заметил, что ничто человеческое не чуждо трибуну, хотя он и соблюдал во всем меру. За эту выдержку его дарил своей дружбой легионный врач Александр. Действительно, среди грубых распутников и пьяниц, хотя, может быть, и внушительных в строю мужей, Корнелин был единственным, кто помнил примеры римской доблести. Он был типичным римлянином и во всем, что касалось богопочитания, и боги в его представлении являлись не прекрасными видениями поэтов, а олицетворяли принципы, управлявшие жизнью вселенной. Корнелин верил, что все в мире покоится на извечных основаниях, а в обществе – на принуждении: если школьник не проявляет рвения в изучении грамматики, он получает удары ферулой, то есть деревянной линейкой, воина за проступки наказывают лозой, раба за возмущение распинают на кресте, всякого нарушителя закона бросают в темницу, а за смертоубийство преступник приговаривается к отсечению головы мечом, если он римский гражданин, в прочих же случаях – секирой. По мнению трибуна, каждый должен выполнять свой долг и не мечтать о золотом веке, так как не в человеческих силах изменить существующий порядок. Но его крепкое, закаленное упражнениями тело было полно жизненных сил и готово сопротивляться смерти, как зверь сопротивляется псам или птица силкам.
Когда Корнелин очутился под Арбелой, он решил, что отныне представляется случай проявить себя и обратить на свои подвиги внимание августа. Не стесняясь, он говорил об этом окружающим.
Зубчатые стены Арбелы поднимались и спускались по отрогам Адиабенских гор. Через каждые пятьдесят шагов возвышалась четырехугольная башня с бойницами для лучников. Посреди города вздымалась к небесам громада пирамидообразного храма, вокруг которого вилась спиральная лестница, а на вершине, уже под самыми облаками, пылал жертвенный огонь. Зрелище было внушительное и непривычное для глаз. Храм как бы господствовал над всем миром, и я слышал однажды, как один воин, очевидно, христианин, сказал:
– Башня вавилонская!
Рассказывали, что в этом святилище находились могилы древних парфянских царей.
Арбельскую крепость защищали отборные воины, и она была снабжена огромными запасами продовольствия, так что могла выдержать длительную осаду. В довершение ко всему во время последней гражданской смуты, когда Септимий Север разбил в Каппадокии легионы своего соперника Нигера, провозглашенного восточными легионами августом, многие сподвижники узурпатора, опасаясь расправы жестокого и мстительного африканца, бежали в Парфию. Среди них были антиохийские математики и архитекторы, знающие механику метательных приспособлений, и многие военные трибуны. Одни вынуждены были поступить на службу к парфянскому царю, строить для него военные орудия, мосты и крепости, другие влачили жалкое существование в качестве погонщиков ослов или даже стали рабами. Но кое-кому удалось войти в доверие к новым господам; презрев римское происхождение, они сменили тогу на варварскую одежду, изучили язык врагов Рима и заняли высокое положение в Ктесифоне. Например, было известно, что и стратегом Арбелы состоял некий Гней Маммий, род которого насчитывал среди своих предков двух или трех триумфаторов. Едва ли удалось бы вступить с ним в переговоры сыну Септимия Севера, и об этом очень сожалел Адвент, считавший, что несколько талантов золота могли бы весьма поколебать прочность арбельских стен.
Итак, легионы благополучно перешли через Тигр. Переправа производилась по деревянному мосту, может быть и не похожему на тот, что Траян некогда построил на Дунае, но тем не менее представлявшему внушительное сооружение. Возведя за один день предмостные укрепления, легионы двинулись дальше на восток. Но на первом же переходе парфянская конница обрушилась на передовые римские части, засыпав римлян стрелами. Подоспевшие три когорты оттеснили парфян, и по своему обыкновению они скрылись в облаках пыли. Головной IV Скифский легион продолжал путь, но теперь уже не могло быть и речи о том, чтобы совершить внезапное нападение на Арбелу. Римляне увязали в песках со своими тяжело нагруженными верблюдами и метательными машинами на волах. Очевидно, парфяне были уведомлены о приближении римских сил лазутчиками, ловившими на антиохийских базарах каждое слово. Предстояла длительная осада Арбелы.
Старые, опытные воины, понимавшие толк в осадных действиях, покачивали головами, глядя на неприступные стены крепости, за зубцами которых поблескивала медь оружия. Слышно было, как в городе глухо гудел огромный парфянский барабан, висевший на сторожевой башне. Потом непривычно для уха захрипели гнусавые горные трубы, длиною в пять локтей. Легионы приблизились к крепости, разорили близлежащие селения, захватили стада, которые замешкавшиеся пастухи не успели угнать в город, и медленно обложили Арбелу со всех сторон.