В дни Каракаллы
Шрифт:
В тот день в либрарии, кроме самого Прокопия, «оглашенного», как называют христиане желающих принять крещение водой, но читавшего с одинаковым удовольствием «Деяния апостолов» и «Метаморфозы», за прилавком, заваленным книгами, сидели и другие христиане, и среди них Минуций Феликс. Были тут и почитатели олимпийцев. Вергилиан увидел Скрибония и дружески помахал ему рукой. Рядом с сатирическим поэтом стоял Геродиан. Это был скромный писец из официи общественных дорог, родом сириец, составлявший в часы досуга историю августов и поэтому всюду жадно ловивший
Вергилиан подошел к Скрибонию и заглянул в свиток, который тот читал. Список оказался все теми же излюбленными эпиграммами Марциала. К друзьям присоединился Минуций Феликс, христианин по своим убеждениям, однако не порвавший с эллинским просвещением и не гнушавшийся общества язычников.
Геродиан завел разговор о событиях на Востоке, и мой друг выразил сожаление, что не присутствовал при взятии Арбелы. По его мнению, такие события необходимо описывать в книге об Антонине. Поэт добавил:
– Хорошо, что наш юный сармат видел все это собственными глазами.
И тогда все стали расспрашивать меня о схватках под Арбелой и о возможности проникнуть в Индию, точно я был поседевшим в боях трибуном.
В либрарию явились еще двое наших знакомых – Цецилий Наталис и Октавий, крупные африканские торговцы, но тоже не чуждые просвещению. Оба недавно прибыли из Африки и с большой выгодой продали оливковое масло…
Я познакомился с Октавием и Наталисом при таких обстоятельствах. Как-то они предложили Вергилиану провести весь день на берегу моря, чтобы подышать свежим воздухом и поговорить о более интересных вещах, чем торговля. В прогулке, кроме африканцев, приняли участие Минуций Феликс, Вергилиан и я. Она закончилась ссорой, но, увидев приятелей вместе, мы поняли, что они помирились. Пожалуй, об этом тоже стоит рассказать.
В тот вечер мы долго бродили по побережью. Песчаный берег, над которым кружились белые чайки, уходил в голубоватую дымку до самого Анция. Торговая суета Остии осталась позади, слева тянулись последние виллы. Шаловливые дети бросали в море плоские камешки, стараясь сделать возможно большее число кругов на воде, и награждали рукоплесканиями удачника. Это были, вероятно, сыновья рыбаков, ушедших в море в утлых челнах на рыбную ловлю.
Проходя мимо святилища, перед которым стояла статуя Сераписа с кошницей плодов на голове, символизировавшей плодородие, Цецилий остановился и послал богу воздушный поцелуй. Октавий не выдержал и рассмеялся. Феликс тоже улыбнулся.
Мы шли с Вергилианом позади, и я присматривался к этим людям. Все трое были африканцами, смуглыми, огненноглазыми, с черными курчавыми волосами. Цецилий Наталис, богатый человек из Цирты Нумидийской, неоднократно занимал в родном городе высокие общественные должности, украсил его статуями, воздвиг императору триумфальную арку и однажды устроил такие игры в местном амфитеатре, что зрители помнили о них несколько лет. Этот удачливый торговец оливковым маслом приезжал иногда в Рим, добиваясь зачисления в сенатское сословие. Считая себя почитателем эллинских богов, он тем не менее водил дружбу с христианами, например с тем же Октавием, и названия воздвигнутых им статуй свидетельствовали о склонности этого человека к отвлеченному мышлению: одна из них изображала «Безопасность века», другая – «Снисходительность господина нашего», третья – «Добродетель».
Цецилий с укором посмотрел на Октавия.
– Конечно, ты принадлежишь к секте христиан, но считаю, что все-таки не должен относиться с презрением к иным богам. Разве мы с тобой не друзья? Я всегда уважал твои убеждения, почему же ты не хочешь уважать мои?
По всему было видно, что Цецилий раздосадован смехом друга.
Наступило тягостное молчание. Казалось, приятная прогулка испорчена. Цецилий, покручивая завитки черной бороды, угрюмо смотрел на море, которое в этот час было прекрасно и делалось совсем зеленым.
Минуций Феликс попробовал переменить тему разговора:
– Смотрите, какие приятные, гладкие камни! Мы можем отдохнуть на них, наслаждаясь природой.
Каждый выбрал для себя удобное место. У наших ног едва-едва шуршало море, выбрасывая порой на песок колючих моллюсков. Слева лиловел в голубоватой мгле далекий мыс. Вокруг стояла блаженная тишина. Но Цецилий не был намерен прекращать начатый разговор и кидал на друга раздраженные взгляды.
– Вот случай поговорить с тобой, Октавий.
– О богах?
– Вернее, о вселенной.
– Я готов выслушать тебя, друг. Но стоит ли спорить в такую прекрасную погоду?
– Нет, я хочу высказать тебе некоторые свои мысли и заранее благодарю тебя за желание выслушать их. Так вот… Ты, конечно, не будешь оспаривать, что все предметы в мире – лишь собрание атомов? Не так ли?
Цецилий говорил, стараясь выбирать наиболее выразительные и изысканные выражения, украшая свою речь метафорами. Ведь рядом с ним сидели Минуций Феликс и знаменитый поэт. Кроме того, это была превосходная практика для будущих выступлений в сенате.
– К чему же населять мир призраками и предрассудками? Все на земле – осадки, гроза, облака, даже чума – происходит без участия в этих событиях божественного начала. Вот почему дождь одинаково выпадает и на хижину бедняка и на крышу богача, на почитающих богов и на безбожников. Миром правит слепой случай. В мире нет нравственных установок.
Октавий рвался в бой:
– Ты говоришь неправду.
Но Минуций Феликс удержал его за руку:
– Пусть Цецилий продолжает. Ты ответишь ему в свое время.
Поощренный вниманием, торговец оливковым маслом повысил голос. Вкусивший в Цирте от тонкостей риторики, он знал, когда нужно запахнуться в тогу или сжать пальцы наподобие орлиных когтей. Его голос звенел:
– Но если в мире нет морали и справедливости, то нет и божества. Вернее, вполне достаточно таких прекрасных, хотя и равнодушных, богов, как наши олимпийцы. А что мы видим? Каждый башмачник бормочет подозрительные вещи, грозит миру небесным пожаром и вдобавок устраивает чудовищные оргии.