В доме своем в пустыне
Шрифт:
«Это для нас как обрезание. Подрядчик, когда к нему приходит кто-то и заявляет: „Я каменотес“, — он раньше всего говорит ему: „Покажи мне свою левую руку“. И эта мозоля всё ему говорит».
Ночью Рыжая Тетя взяла циркуль и измерила ребра и диагонали каменных кубиков, которые принес ей Авраам. Исходя из того правила, о котором говорил ей Борода, что ребро каждого следующего куба должно равняться диагонали предыдущего, она заключила, что из двадцати одного кубика ей не хватает шестого, десятого и четырех последних.
Пятнадцать уже лежавших перед нею кубиков наполнили ее раздражением, а шесть
— Но я еще не кончил для тебя весь набор! — пытался возражать каменотес.
— Мне не нужны твои камни, — сказала она.
— В тот день, когда у тебя соберутся все, ты сама не вытерпишь и положишь их друг за другом в ряд…
— И что тогда?
Он с трудом поднялся, наклонился, потер свои тонкие, налитые болью ноги и сказал мне:
— Пойдем.
Мы медленно пошли к его каменному дому. Я подумал, что сейчас мы наконец-то войдем, но Авраам наклонился и указал пальцем на наружную стену:
— Вот они, все здесь, Рафаэль, все двадцать один.
И действительно, во втором ряду стены, полускрытый стеблями вьющихся растений, виднелся излучавший безмятежный покой и очарование ряд камней, который не навевал скуку, как арифметический ряд, и не дышал угрозой, как геометрическая прогрессия. Двадцать один квадратик из светлого камня «малха», ребро каждого из которых равнялось диагонали предыдущего.
— Через неделю после того, как он был убит, я нашел их здесь, брошенные возле двери, и вокруг них я построил весь этот дом. Для нее.
Он вздохнул. Пыль наполнила его глаза слезами, а горло мокротой.
— И что я получил за все это? Убийца, так она меня называет. Грязный пес и убийца. И вот я сижу здесь во дворе, как пес, а она, как собака, извини меня, живет там, с твоей бабушкой, и с ее двумя дочерьми, и с ее внучкой. Если она придет жить сюда, — обратился он ко мне, будто умоляя, — она будет как королева, как царица будет она здесь. Иди домой и скажи ей это. Иди-иди и скажи ей, да, Рафаэль? И когда говоришь, посмотри ей в глаза и обрати внимание, чтобы она услышала.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Вот он я — прячусь за тяжелым занавесом в гостиной, возле двери на веранду, играю в прятки с Большой Женщиной.
Страх и восторг сладко распирают мое сердце. Мать, и Бабушка, и сестра, и Тети ходят по сдвоенной квартире, из комнаты в комнату, ищут меня десятью глазами и зовут меня на пять голосов:
— Где Рафаэль?
— Кто-нибудь видел его?
— Может быть, ты видела Рафиньку?
— Может быть, ты видела нашего мальчика?
— Ой-ой-ой, наш Рафи пропал!
Во всех одинаковых квартирах в дюжине одинаковых блоков квартала были те же две комнаты и веранда, обращенные на юг, и те же кухня, туалет и маленькая комната, обращенные на север. Когда Отец погиб, Бабушка и Рыжая Тетя, которые к тому времени уже овдовели, соединились и купили квартиру, смежную с нашей, точно такую же, как у нас.
Бабушка позвала дядю Авраама, который пришел с Бородой и еще несколькими своими товарищами-строителями. Они снесли старые стены и поставили новые, оштукатурили их и положили полы, и вот так две наших квартиры соединились в одну большую, с гостиной, и комнатами для женщин, и одной кухней, и двумя туалетами,
Все эти события, которые я страстно хотел увидеть, мне увидеть не удалось, потому что Рыжая Тетя не хотела находиться в доме, «когда „он“ поблизости». Она уехала со мной на несколько дней в мошаву Киннерет, к тете Ионе.
— Поезжайте, нечего вам тут крутиться под ногами, — сказала Бабушка.
— А почему она остается? — спросил я, указывая на сестру.
— Она помогает, — сказала Мать.
Все вещи связаны друг с другом. Кажется, я уже рассказывал об этой нашей поездке в Киннерет и о том, что тетя Иона жила в доме, который когда-то принадлежал семье Шифриных, рядом с тем домом, который когда-то принадлежал Дедушке с Бабушкой. С ней вместе жили ее мать и сестра, а также сын — мой однолетка. Он спал в кровати, в которой за многие годы до этого спала Рахель Шифрина, и я попросил у него разрешения тоже полежать в ней.
Земля в тени акации разворочена и перемолота копытами оленей и верблюдов, поэтому я сметаю в сторону засохшие катышки и колючие перекати-поле и снова черчу концом ветки маленькое генеалогическое древо с мертвыми мужчинами и живыми женщинами. Этот мой двоюродный брат погиб несколько лет назад во вполне предсказуемой и нелепой дорожной аварии, но тогда он был симпатичным и веселым мальчиком, который ходил со мной по всей мошаве, учил бросать камни, чтобы они долго прыгали по воде, и повел на красивое кладбище, что на самом берегу озера. Там, возле могил Дяди Реувена и Дедушки Рафаэля, у нас состоялся долгий разговор. Со стеснительностью детей, которые были сыновьями одной и той же семьи и подданными одной и той же судьбы, мы выведывали, кто из нас двоих больше боится смерти.
Мы вместе лазили на большой фикус, в тени которого моя Мать когда-то играла со своей подругой Рахелью Шифриной, вместе сходили в коровник, где Дедушка Рафаэль повесился на балке, и вместе убегали от Рыжей Тети, которой упорно хотелось в который раз сводить меня к тому двухэтажному базальтовому дому, что стоял в конце главной улицы мошавы.
«Дворец, — восторгалась она, — настоящий дворец!»
И в который раз пела мне свой противный тонюсенький «На берегу озера стоит дворец, полный роскоши», как будто в любую минуту из этого дворца к ней навстречу действительно должен был выйти новый муж — культурный, европейский, высокий и светлопиджачный, — который услышит ее чудовищное сопрано, поклонится ей поклоном британских Верховных комиссаров и пригласит войти.
Когда мы вернулись в Иерусалим, наша квартира была уже соединена со своей соседкой-близняшкой. Это показалось мне настоящим чудом. Я галопом пронесся по новым квартирным просторам и начал приставать с вопросами:
— Бабушка, это ты купила нам вторую квартиру?
— Это не она купила. Это моя невестка купила, — сказала Черная Тетя.
— Что, у нее так много денег?
— Достаточно.
План нашего квартала я тоже рисую на песке под акацией: с протянувшейся через него змеей грунтовой дороги и землисто-серыми квадратами жилых блоков, с Домом слепых, и Домом сумасшедших, и Домом сирот, и с нашим маленьким двором, и с третьим бвоком, в котором жили бвизняшки-бвондинки, которые не умеви выговаривать «эв», а рядом со всем этим я черчу план нашей сдвоенной квартиры, в которой я рос самым наилучшим образом, каким только может расти мужчина. Так мне легче описывать, так мне легче припоминать.