В доме веселья
Шрифт:
Лили произнесла это не спеша, с паузами между предложениями, чтобы каждое из них глубоко проникло в душу ее собеседника. Она страстно желала, чтобы кто-то узнал правду об этой сделке, а также чтобы слухи о ее намерении вернуть деньги достигли ушей Джуди Тренор. Ей вдруг пришло в голову, что Роуздейл, с его ходами к Тренору, как никто годился для того, чтобы озвучить ее версию фактов. Лили даже почувствовала мгновенное возбуждение при мысли, что так она освобождается от ненавистной тайны, но, пока она рассказывала, ощущение постепенно стерлось, и когда она закончила, ее бледное лицо покрыл густой румянец страдания.
Роуздейл продолжал смотреть на нее с удивлением, и удивление это приняло совершенно неожиданный для нее оборот.
— Позвольте… но если дело обстоит так, то вы совершенно на мели?
Он сказал это, будто она не понимала последствий своих поступков, как если бы непоправимое
— Совершенно, да, — спокойно согласилась она.
Он сидел молча, его толстые пальцы постукивали по столу, а маленькие озадаченные глазки метались по углам пустого ресторана.
— Так это же замечательно! — вдруг воскликнул он.
Лили встала с протестующим смехом.
— Ох, нет же… это просто скучно, — заявила она, повязывая шарф из перьев.
Роуздейл все еще сидел, глубоко погруженный в свои мысли, и не заметил ее движения.
— Мисс Лили, если вам нужна поддержка… я бы осмелился… — вырвалось у него без всякой связи.
— Спасибо, — протянула она руку. — Ваш чай уже оказал мне огромную поддержку, я теперь готова на все.
Этот жест, казалось, означал определенное намерение распрощаться, но ее собеседник, протянув купюру официанту, уже засовывал короткие ручки в рукава дорогого пальто.
— Минутку, вы должны позволить мне вас проводить.
Лили не возражала, и после того, как он пересчитал сдачу, они вышли из гостиницы и снова пересекли Шестую авеню. Ведя его в западную часть города, бесконечными кварталами, где покосившиеся облезлые заборы являли с возрастающей откровенностью disjecta membra [20] былых пиршеств, Лили ощущала, с каким презрением Роуздейл изучает район ее нынешнего обитания, и на пороге, когда они наконец остановились, он недоверчиво и брезгливо огляделся:
20
Отрывки, обрывки (лат.).
— Неужели это и есть ваше жилище? Мне говорили, что вы живете с мисс Фариш.
— Нет, я живу здесь. Я слишком долго пользовалась добротой друзей.
Он продолжал рассматривать растрескавшийся бурый каменный фасад, окна с линялыми кружевами штор, помпезные украшения грязного вестибюля, потом взглянул на нее и сказал с видимым усилием:
— Вы позволите мне навестить вас как-нибудь?
Она улыбнулась, одобрив героизм предложения и даже готовая откровенно растрогаться.
— Спасибо, я буду очень рада, — ответила она, вложив благодарность в первые искренние слова, какие он от нее услышал.
В этот вечер в своей комнате мисс Барт, пропустив тяжелые испарения обеда в полуподвале, сидела и размышляла о том, что за порыв заставил ее открыться Роуздейлу. Она объяснила это усиливающимся одиночеством, страхом возвращения в тишину комнаты, в то время когда она могла бы быть в другом месте, в любой компании, лишь бы не одной. Обстоятельства в последнее время сложились так, что круг ее немногих оставшихся друзей сужался все больше и больше. В случае Керри Фишер все произошло не совсем само по себе. Сделав окончательное усилие, чтобы помочь Лили, и пристроив ее благополучно в мастерскую мадам Регины, миссис Фишер, казалось, была расположена отдохнуть от трудов своих, и Лили, понимая это, не могла ее упрекать. Керри и в самом деле чуть не оказалась вовлечена в случай с миссис Нормой Хэтч, и ей пришлось прибегнуть к изобретательному многословию, дабы себя обезопасить. Она откровенно признала, что ответственна за знакомство Лили с миссис Хэтч, правда тогда она не знала, что собой представляет миссис Хэтч, — она даже предупредила Лили, что лично с ней незнакома, и, кроме того, миссис Фишер не обязалась быть ангелом-хранителем Лили, — действительно, девушка уже достаточно взрослая, чтобы самой о себе заботиться. Сама Керри не защищалась столь грубо, но позволила защищать себя именно таким образом своей теперешней закадычной подруге миссис Джек Степни — миссис Степни, до сих пор содрогавшейся при мысли о той участи, что чуть не постигла ее единственного брата, но решительно оправдывавшей миссис Фишер, в доме которой она могла рассчитывать на «веселые сборища», ставшие для миссис Степни необходимыми, с тех пор как замужество освободило ее от строгостей ваносбурговского уклада.
Лили все понимала и никого не осуждала. Керри была верным другом в трудные дни, и, вероятно, только дружба с кем-то вроде Герти могла выстоять усилившиеся тяготы
Постепенно, конечно, мука воспоминаний возвращалась, но, по крайней мере, они не домогались ее в часы бодрствования. Препарат давал мгновенную иллюзию полного обновления, из которого она черпала силы, чтобы заняться ежедневной работой. А сил ей нужно было все больше и больше, по мере того как росли тревога и замешательство насчет ее будущего. Она знала, что, с точки зрения Герти и миссис Фишер, проходит испытательный срок в школе мадам Регины, дабы, когда наследство миссис Пенистон будет получено, реализовать видение зелено-белой лавки уже на основе приобретенного опыта. Но сама Лили знала, что наследство предназначено для другого, и обучение казалось пустой тратой времени. Она понимала, и вполне отчетливо, что, даже если бы ее руки и научились когда-нибудь конкурировать с руками, сызмальства приученными именно к этому труду, скромный заработок был бы совершенно непропорционален вложенным усилиям. И осознание этого факта снова и снова искушало Лили использовать наследство для создания своего дела. Она была уверена, что после открытия магазина с командой подчиненных ей мастериц, при ее вкусе и умении привлекать клиентуру из высшего света, появится возможность постепенно отложить достаточно, чтобы отдать долг Тренору. Но достижение этой цели может занять годы, даже если мисс Барт измотает себя до предела, а тем временем ее гордость будет раздавлена под тяжестью невыносимых обязательств.
Однако это были поверхностные рассуждения, а в глубине скрывался тайный страх того, что обязательства перестанут казаться невыносимыми. Она знала, что не может рассчитывать на постоянную логику самоубеждения, и больше всего ее пугало, что она может постепенно приучить себя к мысли, оправдывающей постоянную отсрочку долга Тренору, как это бывало уже с оправданием своей роли на «Сабрине» или когда она попустительствовала плану Станси внедрить миссис Хэтч в высшее общество. Опасность зиждилась, и Лили это осознавала, на ее старом неизлечимом страхе дискомфорта и бедности, страхе этого неотвратимого прилива убогости, от которого мать так страстно оберегала ее. И вот теперь новая перспектива бедствий открылась перед ней. Она понимала, что Роуздейл готов ссудить ей деньги, и желание воспользоваться его предложением стало коварно преследовать ее. Конечно, немыслимо было воспользоваться кредитом Роуздейла, но смежные возможности соблазнительно маячили перед ней. Она была уверена, что он придет снова, и почти уверена, что, если он объявится, она доведет его до предложения женитьбы на условиях, которые она отвергла ранее. А что она сделает теперь? Разве преследующие ее фурии не становились с каждым новым несчастьем все более похожими на Берту Дорсет? И вот же, под рукой, надежно запертое с бумагами оружие, избавление от погони. Искушение, которое она некогда поборола из-за презрения к Роуздейлу, теперь настойчиво возвращалось, и сколько же надо сил, чтобы противостоять этому?
То немногое, что оставалось, в любом случае необходимо сохранить. Лили уже не могла доверять себе в ужасе бессонной ночи. В долгие часы тишины мрачный дух усталости и одиночества садился ей на грудь, высасывая энергию из тела, так что первые утренние мысли плавали в дымке слабости. Единственная надежда на восстановление сил обреталась в пузырьке у изголовья, и Лили даже думать не смела о том, на сколько этой надежды хватит.
Глава 11
Лили, на минутку замешкавшись на углу, наблюдала предвечернее зрелище Пятой авеню. Апрель подходил к концу, и воздух наполнился весенней нежностью. И длинная, запруженная народом улица казалась не такой уродливой, и смягчились костлявые очертания крыш, розовато-лиловой вуалью занавесились безрадостные перспективы боковых переулков, а легкая зеленая дымка на деревьях и кустах при входе в Парк навевала поэтическое настроение.