В душной ночи звезда
Шрифт:
Трижды будешь ты, о несчастное затерянное дитя, подниматься на холм в один и тот же месяц, в один и тот же час, и с тоской вглядываться в небо и ждать повторения чуда. Ты станешь швырять в лицо звёздам седые молитвы, которые слышал от жрецов Оанна, и новые заклинания, которым обучат тебя отшельники этого нового мира...
Но чудо не повторится.
На четвёртый год, когда начнут стираться и тускнеть воспоминания о прежней жизни, богатый город, ставший тебе домом, будет растоптан.
Тебя схватят на пыльной кривой улице и заклеймят клеймом раба. Ты сбежишь, Навнагусор. И ещё три года
И опять ты убежишь.
Ты блуждаешь по карпатским лесам, где вековечные дерева твои единственные друзья и братья. Потерпи, мальчик, ещё немного. Вот уже вышел навстречу старый мельник, нелюдимый отшельник, чтобы встретить израненного оборвыша, и принять как сына, и приютить в одинокой хижине на лесной дороге.
Слушай голос своего сердца, юнак*! Следуй предначертанному тебе! Звонко скрипит снег под полозьями саней, что медлишь? Мимо, мимо спешит княжеский обоз...
Князь по санному пути спешил далеко на север по необъятным землям Великого княжества.
Мёртвой лежала земля под белым саваном равнодушных снегов.
Стихло, замерло всё живое.
Лишь волки, сбившись в стаю, преследовали путешественников, неотступно следуя за ними. Люди обоза устали сетовать на то, что самая безопасная часть пути - по замёрзшей реке, когда волки держатся берега и редко сходят на лёд, - будет ещё нескоро.
Ночью волновались кони, чутко прислушиваясь к вою голодных волков, храпели и вздрагивали. Спать боялись и люди, и лошади. А стая всё смелела. А путь по пустынным землям ещё долог, а князь торопил: на то были причины.
– Видели гонцов с вицами*. Снова война...
– шептались княжеские челядинцы и горестно качали головой, скорбя о судьбе бедной, раздираемой распрями, родины.
Ночевали в лесу - слухи шли один другого тревожнее, решили попридержать коней на перегоне, на постоялый двор въехать днём. Обозные сани ставили кругом, повалив набок, как для обороны. Мрачные чёрные ели заслоняли свет костров от чужих глаз. И вдруг люди насторожились:
– ...Показалось.
– Нет: человек!
– Что за человек? Откуда? В этакой-то глуши?
Из лиловых сумерек, из тёмного хмурого леса, не нарушив ничем застывшей колкой тишины, к теплу костров вышел незнакомец.
И назвал своё имя.
Впрочем, так случилось, что потом никто не мог вспомнить, как же его звали? И годы спустя, рассказывая другим об этой дальней дороге, спорили и сомневались: может, Богухвал, а может, как иначе звали парня?
В заплечном мешке его лежали пойманные силками зайцы, и вот уже молодой гость вытряхнул свою добычу на снег у костра, дабы не стать для усталых и полуголодных людей нежданным нахлебником.
Что он делал вдали от человеческого жилья? Как прошёл диким лесом один, - с топором за поясом, с ножом за голенищем, - минуя волчью стаю? Мужчины слушали объяснения, кивали головой. Задавали новые вопросы, и снова молодой охотник отвечал им дельно и толково.
Только что говорил он? Ну, ну, вспомнить бы, что говорил?
А от котла над костром поднимался запах горячего варева...
И, удивительное дело, с приходом этого парня успокоились кони, улеглась шерсть на широких загривках мохнатых сторожевых псов: волки, похоже, отошли далеко. А парень оказался сноровистый, немногословный. И варево в котле удалось на славу. И когда все достали из-за пазухи свои ложки, и принялись есть, и насытились, то вскоре само собой решилось, что молодец поедет дальше с обозом - так ответил князь на вопросительный взор лесного гостя.
Обоз выехал на широкий ветреный простор великого Днепра.
Крепкий лёд стлался под полозья саней. Путь был хорошо наезжен: санные колеи, извиваясь, огибали незамерзающие полыньи и ледяные коросты. И скупое зимнее солнце теперь светило в спину обозным князя-пилигрима. Волки, уже другие, те, которые считали эти берега своими, следили за дорогой, но держались далеко: их силуэты маячили по краю речного обрыва.
Теперь опасались не столько волков, сколько лихих людей. Украины эти при отцах и дедах исходили вдоль и поперёк крымчаки и много отчаянного народу жило здесь смутным промыслом. Бывало, на обоз нападали, грабили добро и отбивали коней. Потому купцы осторожничали - собирались, как птицы, вместе, - ходили одним караваном, наняв бывалую путевую стражу. А уж одиноким обозам, волей случая оказавшимся на великой дороге, нужно держаться сторожко!
"Проворны ли твои гайдуки, князь? Что так невелика охрана?" - мололи языками хмельные подорожники на постоялых дворах в прибрежных местечках.
В одном таком городе, крепости Речица, остановились в день великого праздника. Парень, прибившийся к обозу - удачливый ловчий, - глядя всем в глаза, заявил, что дальше не поедет.
И опять люди князя, и сам князь, приняли это как должное. Посетовали парню на то, что не остался с ними, хоть был он им люб, и что многие рады бы назвать его своим поплечником*. Затем все сердечно попрощались, и обоз продолжил свой путь.
Но, то ли Днепро петлял в низких берегах, то ли по другой причине, волки опять стали преследовать подорожников.
Не дождавшись ночи, прямо на перегоне, волки решились напасть. Порвали одну сторожевую собаку и напугали лошадей. Несколько матёрых зверей и среди них вожак стаи остались лежать на искромсанном снегу после выстрелов из ручниц.
Кто-то из мужчин, сражённый пронзительной догадкой, выдохнул:
– А что, ребята, если этот молодой охотник, как его там звали, - оборотень?
– Волколак?
– То-то же, волколак!
– Он напустил на нас волчью стаю.
– Волколаки боятся людей и никогда не подойдут к костру.
– Нет, Петро, волколаки бывают разные: одни уже рождены такими, а вторые - заколдованные. Их сделали волколаками. Потому они стремятся к людям, и огня не боятся, и ждут, кто им поможет превратиться в человека. Вот и приятель наш - такой волколак. Пришёл один одинёшенек из леса, волки его не тронули. Он был здесь - волки и на дух не подходили. Может, он с ними договорился?