В душной ночи звезда
Шрифт:
– Что ж, - сказал бортник, - если наградит - оплачу ваше пиво в шинке у Михайлы, выпьете за мою удачу.
Мужчины обрадовались пиву ещё больше, чем хорошей новости. И пошли рассказывать пану Мирскому о подвиге речицкого подорожника. А Бода отвела в сторону цыганка:
– Загляни, дорогой, в табор, - попросила она.
– Я и деньги, должок наш, с собой не брала: нам поговорить надо с глазу на глаз. Так приезжай к нам, не мешкай*.
– Ты откуда узнала, что я волка убил под Горвалем? Зачем всем сказала?
– Вот для того и зову тебя, князь дорогой, серебряный-золотой.
– Поехали, мать, провожу тебя до вашего табора, - согласился Бод.
И цыганка в тряской телеге, а он - верхом, отправились за город, в ближайшее село, назначенное вольным кочевникам на зимний постой.
– Про кольцо у своей зазнобы спрашивал?
– Да. Кольцо подобрали возле врага, убитого на пороге её дома. Человек подумал, что это уронила сама Анна, поднял перстень и положил на видном месте. Девочки-двойняшки стали играть с кольцом, прятали ото всех, пока...
– Бод запнулся. Не хотел лишний раз упоминать про болезнь, разбившую Анну в то время, - ...пока не приехали в Речицу. Марья-хозяйка спросила у Мокошихи, можно ли оставить колечко, и Мокошиха сказала, как и ты - если само пришло, то можно оставить. Кольцо нашло себе хозяйку.
Цыганка кивала головой, соглашаясь.
– И что, ты мать, знаешь про эти кольца?
– поинтересовался Бод.
– Если бы знала что, не отдала бы, - огрызнулась Галла.
– Оно мне не открылось. Дарила невесткам, но и те не захотели держать его у себя. Все в один голос говорили, что чувствуют, как будто непотребщину какую у себя оставили. И понимают, что золотое и красивое, а всё равно - как будто лишняя ненужная вещь. Так и валялось кольцо. Я боялась потерять его, потому и избавилась. А ещё, когда я над тобой сидела, шептала, кольцо меня сильно беспокоило: всё хотелось достать его из платочка и вложить тебе в руку. Вот и отдала. А ты так обрадовался - удивил меня! Я поняла, что оно тебе понадобится.
Бод в свою очередь кивнул головой.
– Хочу погадать тебе, - сказала старуха Галла, выгнав из гнилой хаты тощих ободранных внучат.
– Ты мне уже всё сказала, - возразил Бод.
– Не всё, оказывается. Раскрой, покажи ладонь!
– настояла цыганка.
– Ай, ай! Никогда не видела такого знака!
– удивилась она.
– Не знаю, что и сказать...
"Где уж тебе, старая, - подумал чародей.
– Я не родился, я свалился в эту Явь".
– Тогда подожди, отолью тебе воск.
Цыганка стала приготавливать всё, что необходимо было ей для нового гадания, вертелась по хате и рассказывала:
– Тот самый Сашко, которого ты спас, перенял твоего Навгуна - ай, какое красивое имя!
– вечером на дороге. Конь был весь в мыле, испуган - страх! Летел по шляху стрелой. Наши рома сильно удивлялись: как так? Быстро мчится конь, хоть его никто не погоняет? Рома Матвей заглянул в глаза жеребца, а в них отражение: скалится волк. Ну, рома меня кликнул, я курила траву в ноздри коню, только тогда жеребец успокоился. Сашко не поленился, пошёл по шляху в ту сторону, откуда прибежал конь. (Цыганка слукавила: Сашко шёл лазить по деревенским птичникам, а для этого ему нужно было уйти подальше от приютившего их села - у соседей цыгане не воровали). За деревней, в лесу, не боясь темноты, кто-то разговаривал в поздний час. Сашко подкрался, подслушал. Говорила Мокошиха с незнакомкой. Старуха упрекала ту, другую: ставила ей в вину гибель человека - хозяина серого оседланного коня. Ругала: как смела та взять на себя страшный грех убийства? А незнакомка ей на это ответила, назвав Мокошиху бабушкой, что подорожник не первый и не последний. У неё двенадцать осиновых колышков уже забиты - по количеству зарезанных волком людей. Советовала старой утихнуть, говорила, что приходит время её силы и пора бы Мокошихе смириться с этим.
У Бода отдельные мысли, догадки и подозрения сложились в одно целое. И болезнь Букавецких - странная, незнакомая болезнь, прошедшая полосой по сёлам Горвальского края, и внезапная дьявольская метель, и волк, с небывалой хитростью годами обходивший охотничьи засады, и его, Бода, тяжкий сон несли на себе печать чьей-то злой воли.
Галла продолжала:
– Когда-то рассказывали о том, что на стороне у старухи-лекарки живёт дочь, рождённая не в браке, а потому магистрат отказал дочери в праве жить в городе. Если и внучка Мокошихи из бастров*, то и ей в место дорога заказана.
Бод кивнул: таков суровый закон: бастров не пускают в город. Ещё он знал: по поверью, три поколения женщин, рожавших вне брака, произведут на свет страшную ведьму или колдуна.
– Как же никто не ведал о ведьме раньше?
– спросил он цыганку.
– Может, молода была, ничего ещё не умела; может, не здесь росла - предположила Галла.
– А что молода, знаю от Сашко, он догадался по голосу.
– Так. Молода и жестока непомерно?!
– Как раз потому и жестока, что молода - силу пробует!
– пояснила цыганка.
– Что?
– удивился Бод
– Мы по этим землям кочуем уж много лет, и я помню, чем баловалась Мокошиха в молодости.
– Галла, не знаю, что Мокошиха раньше делала, но нельзя, запрещено Знающему нести зло. Покарание примет, не спрячется, не отвертится, - ответил чародей.
– Нет, ты и вправду чудной!
– подняла на него глаза цыганка, несказанно удивившись услышанному. Что за поповщина лезет из бортника, и как её примирить с тем ремеслом, которым пробавлялись испокон веку цыгане?
– Я сейчас же отолью воск, воск не соврёт, всё скажет.
Но воск ничего не сказал; по воде кружились круглые капли.
– Ты что на себе носишь?
– возмутилась старуха.
– Не доверяешь старой Галле? Я тебе добра желаю! Ты дорогу кому-то перешёл. Посмотреть наперёд могла бы, предупредить!
Бод подумал. Сообразил, в чём причина, стал снимать верхнюю одежду, сапоги - во всём лежала очич-трава отводящая.
Цыганка смотрела на него, сверля глазами. Рубаха не скрывала сильное тело бортника, столько лет лазившего по деревьям на невиданную высоту*.