В двух километрах от Счастья

Зверев Илья Юльевич

Гиковатый. Чего это я вдруг уйду? Здесь пока еще территория нашей родины, и я пока еще гражданин СССР, имею право находиться! И выпил законно. У меня сегодня внучечка родилась…

Девушка с золотым зубом. Ох ты, господи… (Убегает.)

Гиковатый. Битте-дритте, дверь дитюр…

Саша. Ну и тип же вы! В оккупации небось полицаем каким-нибудь были?

Гиковатый. Не-ет, голубь, нет! Ни в чем я таком не был. Ни в оккупации, ни в полиции, ни в оппозиции. Напротив — одни грамоты и благодарности.

И орден на заслугу лет. (Снисходительно.) И если желаешь знать, мне тебя жалко. Вот тебя отовсюду выгнали. Так? Поганой метлой, можно сказать. А мне всегда будет почет и предпочтение. Хотя ты какой благородный и разблагородный, а я — правильно — подлый человек, без малейшей святости в душе. Но тем не мене-е… Я это тебе вот как сыну объясню, по-доброму… И зря ты на Як Палча полез. Напрасно! Это только в сказочках, в сочинениях вот такусенький Давид вот такого Голиафа — и наповал. Ха-ха!

Саша. Слушай, папаша, катись отсюда к чертовой матери…

Гиковатый. Не-ет, ты послушай, послушай. Ты воспользуйся, что я сейчас душевный, выпивший. Я тебе, как сыну…

Входит Фархутдинов с большим портфелем.

Гиковатый (неуловимо перестроившись). Здравствуй, Ахат Фархутдинович.

Саша. Здрасьте.

Фархутдинов. Здравствуй… Здоров, Саша. (Гиковатому.) Слушай, Павлович, ты что же это в партгосконтроль совсем не ходишь? Твоя же нагрузка.

Гиковатый (вроде бы отчаянно). Моя. Все нагрузки мои. И постройкой, и культкомиссия. И то, и се. У нас же всегда так: видят, что человек — дурак, болеет за общественность, так давай еще, еще давай грузить… (Словно опомнившись.) Ты извини, я грубо, попросту… И выпил я тут еще. (С застенчивой усмешкой.) Внучечка у меня сегодня родилась…

Фархутдинов. Поздравляю, Павлович…

Гиковатый. Валентиной назвал. Валечкой. В честь Чайки космоса.

Фархутдинов. Ну поздравляю, поздравляю…

Саша. Ах, и сволочь же вы! Ну и сволочь! Дал бы я вам в морду.

Гиковатый (добродушно). Не дашь… Моральный кодекс не позволит. Старому человеку — и в морду. Да ни в жисть.

Саша. А вот я просто сейчас пойду и расскажу.

Гиковатый. Нет, и доносить ты не пойдешь, побрезгуешь. Вас же, благородных, можно голыми руками брать. Вам то низко, а то недостойно, а это неблагородно… А мы люди темные, нам все годится.

Саша. А я встану на собрании и расскажу…

Гиковатый. И на собрании ты мне не страшный. Ты ж будешь горячиться, будешь все говорить, что у тебя тут (трет лоб) и вот тут (прикладывает руку к сердцу). А я скажу только то, что требуется, — и все, каюк тебе. Я все правильные слова наизусть выучил. Ты меня разбуди посреди ночи — и я тебе скажу, какое куда сунуть, чтоб надежно, чтоб без осечки.

Саша сделал мученический жест.

Гиковатый. Да ты не кривись. Ты вникай. Я по жизни говорю… Ведь они же товарищи такие… Они слова вперед дела ценют. Ты делай, что хочешь, лишь бы только слова были правильные…

И все было как положено. Я, например, замечаешь? Усы не брею! Чтоб вид иметь какой положено: старый ветеран, славные традиции рабочего класса. (Доверительно.) Я, брат, умный… Я несгораемый. Меня без танка взять невозможно.

Саша (вдруг весело). Так будет танк! Считай себя покойником, папаша.

Гиковатый. Ничего, ты говори, говори… Я сегодня добродушный. У меня сегодня внучечка родилась. Вот така махонька. Валентиной назвали. Как жинку мою, покойницу. (Уходит.)

Саша решительно идет к телефону.

Саша (в трубку). Девять-один. Здравпункт?.. Там у вас доктора Волчковой нет?.. Неважно… Нет, знать не надо. Спасибо… (Садится на стул, читает вслух плакат, висящий над телефоном.) «Королеву полей — на силос!»

В коридоре появляется Пашкин.

Пашкин. О, Саша! А я уже с именин иду.

Саша. С легким паром!

Пашкин (проходит, но потом вдруг возвращается). Я хочу тебе задать один вопрос. Только ты отвечай серьезно. Может, от этого вопроса жизнь человека зависит. Вот скажи: тебе сейчас хорошо? Вот при всем этом?

Саша. Нет, Шура, мне нехорошо.

Пашкин. Нет, я спрашиваю в смысле души. Вот ты сделал по совести и все такое… Ну, и хорошо тебе?.. Ты мне честно скажи, я для дела спрашиваю.

Саша (почти кричит). Ну, пожалуйста, я тебе дам слово. Честное пионерское под салютом всех вождей! Мне плохо! Вполне!

Пашкин. И что? Что ты будешь делать? Признаешь ошибки?

Саша отрицательно мотает головой, говорит медленно.

Саша. Нет, ошибки я не признаю…

Пашкин. М-гу… понятно… (После паузы.) Слушай, ты знаешь анекдот про смешанные чувства? (Саша пожимает плечами.) Смешанные чувства — это когда твоя теща в твоем «Москвиче» летит в пропасть!.. Ну ладно, будь! (Уходит.)

Саша решительно поднимается и снова берет телефонную трубку.

Саша. Девять-один… Здравпункт? Позовите доктора Волчкову. Откуда я знаю? Наверно, кто-то другой звонил… Только что ушла? (Кладет трубку и лишь потом говорит.) Спасибо…

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Комната в квартире Малышевых, та же, в которой был званый ужин. На столе детский бильярд. Саша ходит вокруг с кием и сосредоточенно играет сам с собой. Раймонда стоит рядом в какой-то странной, торжественной позе.

Раймонда (вдруг удивительно торжественным голосом). Сашка, я тебя уважаю!

Саша. Спасибо!

Раймонда. Это ужасно, Саш, что в нашем поколении уже нет таких ребят, как ты или Костя… Таких, которые готовы… ради убеждений… Все какие-то школьнички, маленькие, одноклеточные…

Саша. Это вам кажется, Раймонда Алексеевна. Оглянитесь вокруг себя, как пишут в газетах.

Раймонда. Почему никто не разговаривает со мной серьезно?! Я же взрослая! Я же мыслю!