В двух километрах от Счастья
Шрифт:
Суворов. А конкретнее?
За стеной, видимо на кухне, адский грохот и звон, все кидаются к двери, оттуда появляется смущенный Саша.
Саша. Сервиз… Я нечаянно… Он плохо стоял…
Алексей. Давай! Чего уж там!..
Катя. Он все равно уже был неполный.
Алексей. Тогда тем более прекрасно! (Суворову.) Пусть вот он и расскажет вам конкретно…
Саша. Да нет, не стоит…
Суворов.
Саша. Не стоит… Будет как в пьесе какой-нибудь: под занавес приехал из Москвы большой начальник и все решил. Отрицательного заведующего снимут, положительного зама выдвинут. Неужели ж вы не понимаете, что дело не в «сняли — выдвинули»? Тут дело в идеях, в том, как вообще жить, как вообще работать. В философии, я не знаю, в чем еще…
Суворов. Тогда, конечно… Где нам…
Саша. Не обижайтесь! Но, правда, это ни к чему.
Суворов. Ладно, не обижусь… Будь здоров! Счастливо, Катюша Ивановна. (Обнимает ее.) И ты. (Обнимает Алексея, уходит.)
Алексей. Ей-богу, мало я тебя, дурака, порол!
Саша. Ничего, теперь это возьмет в свои руки коллектив… Дружная рабочая семья. (Алексею.) Чего ты смотришь? Пошли! Пофилософствуем еще раз.
Алексей. Пофилософствуем! (Оба уходят.)
Катя. Уж лучше б он не ходил. Он там им наговорит!
Входит Раймонда с двумя обломками чашек.
Раймонда. Посуда бьется — это к счастью!
Катя. Насчет счастья — не замечала. А к расходам — это точно…
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
Рабочее собрание. Может быть, в той же клубной комнате, может быть, в зале, — во всяком случае, народу много, множество незнакомых лиц. Дело идет к концу. Среди сидящих — хотя и не вся аудитория видна зрителю — Фархутдинов, Сурен, Красюк, Пашкин, Сухоруков, Саша, Алексей, девушка-активистка, Чуканов, старый рабочий.
Фархутдинов. Товарищи! Повестка дня исчерпана. В прениях выступило одиннадцать товарищей. Есть предложение подвести черту.
Сурен (с места). Продолжать.
Красюк. Ну хватит… про канаву это! Выеденного яйца не стоит!
Голоса.
Пускай говорят…
Чего там…
Ладно…
Продолжать…
Пашкин. Дайте слово. Прошу слово!
Фархутдинов. Ну, пожалуйста, товарищи. Воля членов профсоюза — закон! Слово имеет товарищ Пашкин.
Пашкин. У меня не слово! У меня крик! Это ж убийство среди бела дня! Вот Малышеву спину перебили, Галанин
Чуканов. Ого!
Сухоруков. Черт знает что творится. Перевернул вдруг мои слова… Не знаю, с какой целью. Интересно бы узнать с какой? Может, ради дружбы!
Старый рабочий (Пашкину). Что ж ты раньше молчал?
Пашкин. Ну, не знаю… Как-то не мог против себя… Это ж мой такой хлеб — изображать что-нибудь такое, чего нету на самом деле. Вы же знаете…
Красюк. А может, ты и сейчас изображаешь… чего нету? (Кое-кто усмехается.)
Пашкин. Нет. Не изображаю. Честное слово… То есть вы можете мне не верить. Конечно. Потому что так оно вдруг осточертело…
Фархутдинов. Кто оно? Давай по существу.
Пашкин. Я по существу.
Голоса. Пусть говорит. Давай, Пашкин.
Пашкин. Ну, правда, что ж это одни будут люди и ходить вот так (поднимает голову). А я буду дерьмо, да? Я не буду дерьмо. Все.
Сухоруков. Из дерьма пулю не сделаешь.
Фархутдинов. Яков Павлович, тебе бы лучше ответить по существу.
Сухоруков. Что же отвечать? Он очередной раз лишь солжет — недорого возьмет, такое его занятие. Сам же сказал.
Саша. Я лгу, он лжет, вы — правду говорите!
Фархутдинов. Помолчи, Малышев. Тебе дадут слово.
Чуканов. А ну, дай я скажу. Он не говорит правду (жест в сторону Сухорукова). Я тоже считал: канава цэ такэ… Выеденного яйца не стоит. Пусти вытеребеньки. А Сухоруков этого Сашка зажал, и я почуял: щось тут е. Так вот, товарищи! Экскаватор був никому нэ потрибен…
Фархутдинов. Как никому?
Сухоруков. У нас — никому. Но мы ж не на острове живем. А шахтеры, Южантрацит? Они ж в аварийном положении были, под угрозой.
Чуканов. Не было там ниякой угрозы, ниякой аварии!
Сухоруков. Так прямо вам и доложат! Это закрытые сведения.
Чуканов. Може, и закрытые, а мени вот чогось вдруг открыли. Я объяснил для чего — и открыли. Лично управляющий, товарищ Кандыба… Так что брехня! Брехня и подлость.