В двух шагах от рая
Шрифт:
жилах!.. я потерял веру в те идеи, которым присягал, у меня ничего не
осталось! и мне незнакома вера в Тебя!.. я многие годы был
смиренным и послушным, но выйдет ли из меня богопослушный
человек?..
…Господи, у меня осталось так мало времени!..
«Господи, поми-и-луй!» – летали под сводами храма голоса.
…почему считается, что русские – народ смиренный?..
смирение – это покорность, это повиновение, а мы, по природе своей,
бунтари, духовные бунтари… в нас есть смирение, но это смирение
напуганного зверя, не истинное, не сознательное… в обществе мы
покорны, мы чаще всего трусы, мы рабы, а вот в душе – разрушители,
мы свобододумный народ… Ты бы, наверное, хотел, Господи, чтобы мы
смиренны были не только в жизни, но и в сознании, чтобы признали
в глубине души ничтожество собственное, чтоб кроткими были души
наши… знаю, Ты никогда не приведешь нас к счастью, никогда не
возлюбишь нас, не простишь непокорность наших душ…
«Господи, поми-и-луй!» – сотрясалось пространство.
…я знаю, Ты хочешь, чтобы мы, русские, сделались законопослушными
и богобоязненными, чтобы Россия вновь вдохнула православие,
но принесет ли это порядок, благополучие?.. ведь мы в вечных
сомнениях пребываем! Мы вечно будем ломать и строить, грешить и каяться…
нас вечно будет лихорадить… что ж нам делать?..
…что же мне делать? куда идти?.. я болен, я знаю это… мир вокруг
меня пуст, мне холодно, неуютно, страшно мне… прости, Господи, что
нет во мне смирения, что не люблю тебя… я постараюсь к Тебе
вернуться, коли действительно поверю в Тебя… помоги мне…
«Господи, помилуй! Господи, помилуй! Господи, поми-и-и-и-луй!» – умоляли верующие, и Шарагин в какое-то мгновение сам зашептал эти слова.
Свидание с Богом состоялось.
…простил ли меня? понял ли, что у меня на душе?.. не удостоил
внимания… не подал знака…
Никто не ответил Шарагину, никто не послал ему знамения. Он зря, он совершенно напрасно простоял под иконами, изливая в мыслях душу неизвестно кому и зачем. Никто не заспорил с ним, даже грехами не попрекнул, не осудил, но и не простил. А ведь он ждал нареканий, наставлений, ждал совета, помощи, понимания, прощения…
…внимания…
Потому как только Он вправе судить, больше – никто. И готов уже был Олег, коль на то
…в чем-то…
Его окружила пустота,
…украшенная ликами святых…
Захотелось напиться. И забыть обо всем на свете.
…мы ходим в церковь, потому что боимся, а боимся потому,
что не перестаем грешить… это замкнутый круг…
Поникшая бабушка убирала свечки, задувала их и складывала в коробочку на полу. И три свечки, которые он поставил, и которые не догорели и до половины, задула.
…и погореть-то не успели…
Горбатая старушка в черном оказалась рядом, нарочно тесня его от иконы, проворчала своим беззубым ртом:
– Ифтукан!
Она зажгла маленькую свечу, помолилась, притихла. Шарагин не обиделся, он представил, насколько блаженно должна чувствовать приходящая сюда каждый день старушка, как чисты должно быть ее помыслы.
…эти добрые подслеповатые глаза, соединившиеся с ликом
богоматери на иконе… она умиротворенно общается с Богом…
Шарагин подался вперед, чтобы поправить чужую покосившуюся свечечку, а заодно поглядеть на лицо старушки. Выпяченная вперед нижняя губа бабушки в черном подергивалась, глаза же, которые вовсе не на секунду не сливались со взглядом богоматери, потому как были закрыты, вдруг открылись. Открылись молниеносно, будто веки лопнули; старушка сморщилась, искривилась, выворачиваясь неестественно к нему, высунув из беззубого рта, между белыми нездоровыми деснами,
…как гадюка…
тонкий, покрытый желтым налетом язык:
– Изыди, нечистая! Анчихрист! Изыди, сатана!
Горбатая старуха неистово крестилась:
– Изыди! Анчихрист! Изыди! – и пальцами показала ему рожки.
…козни дьявола! бесы!.. бесы, не ангелы, окружают меня, и внутри меня!..
…бабушки-бесы!.. где же Епимахов? что они с ним сделали?! ЗДЕСЬ же их
змеиное логово! как же я обманулся! кишит кругом змеями! бежать отсюда!
гадюки! ведьмы!..
– Не подходите! Змеи подколодные! Прочь! Ведьмы! – пробивался он к выходу, принимая тянущиеся руки бабушек-попрошаек за ядовитых змей.
А за извивающимися змеиными туловищами выступали до сих пор скрывавшиеся, спрятанные, замаскированные под лики святых, под расписанные на сводах сцены из писания жуткие страсти. Широченный и высоченный, черный, с избытком красного, зеленого, серебрящегося и желто-золотого холст надвигался на Шарагина, обвивал его, приближая к глазам запечатленное каким-то великим мастером фантастическое и одновременно вполне реальное побоище, в чем-то очень отдаленно схожее с тем, что отложилось у него в воспоминаниях после одной засады, либо живо представленное однажды во время рассказа какого-то спецназовца в госпитале, или же приснившееся в кошмарном сне.