В двух шагах от рая
Шрифт:
Олег вздрогнул. Папу он любил, гордился, что папа офицер, и боялся, с раннего детства, с того первого раза, когда папа ударил его, совсем малыша. В памяти сохранились отрывочные моменты.
Завтракали без мамы. Олегу нездоровилось, он заболевал гриппом, ел кое-как. Отец же решил, что сынишка капризничает, раздраженно велел доедать яичницу, нервно подвинул чашку и чай выплеснулся через край на стол. Вместо того, чтобы вытереть, он вставил в рот сигарету и сердито повторил:
– Доешь, тогда пойдешь!
– Я не хочу больше… – опустив глаза, сказал в ответ Олег.
– Не будешь?
– Папа, я правда не хочу…
Отец
Что-то происходило с отцом иногда. Он будто превращался в чужого человека, недоброго, беспощадного, не умел сдерживать резкие порывы гнева, он вдруг начинал ненавидеть самых близких людей, и его, и маму, и чуть что, распускал руки. Благо, долго в родительском доме Олег не задержался, пошел в суворовское училище. Там тоже разное бывало, бывало что драться приходилось, и битым быть приходилось, но на то и училище, чтобы учиться постоять за себя.
Отец выпил и пребывал в скверном расположении духа, и Олег понимал, что, в принципе, лучше не связываться, не перечить, выслушать, согласиться и уйти. Отец лежал на диване, задрав ноги, смотрел футбол. Один тапочек свалился, второй висел на кончике большого пальца ноги.
– Отойди, не стеклянный, – пробурчал отец. – Чего встал перед телевизором? Ты слышал, что мать сказала? Пойдешь в цирк, и никаких разговоров!
– Я не люблю цирк… – вполголоса вымолвил Олег. Он знал, что нарывается на скандал, но уперся.
– А тебя,.бтыть, никто не спрашивает! Понял?
– Понял…
– Громче!
– Понял.
– Так-то.
Олег буркнул под нос:
– Все равно я никуда не пойду…
– Что?! Ах ты, блядь такая, сосунок! – отец поднялся с дивана, одним прыжком настиг сына, схватил за волосы. На какое-то мгновение Олег повис в воздухе, затем полетел на диван. Возможно, что отец и угомонился бы, если бы Олег от дикой обиды не зашипел:
– Фашист!
– Что? Сволочь! – оттолкнув маму, которая пыталась вступиться за сына, отец возил его за волосы по полу: – Подлец! Советского офицера назвать фашистом! Блядь такая! Где ремень?! Что ты стоишь, дура, принеси мне ремень! Быстро!
Мама пришла к Олегу, когда отец захрапел. Она присела на кровать, долго гладила сыну волосы:
– Олежа, милый… Прости его…
Олег отвернулся к стене, ничего не отвечал. Тогда, чтобы отвлечься от скандала, мама сказала, что в цирк сходить все же надо, потому что переводят отца в другой округ, к новому месту службы, потому-то он и недовольный такой нынче, с командиром поцапался вдобавок, так что неизвестно как все повернется, и, быть может, жить они будут не в таком большом городе, а в маленький городок разве приедет цирк?.. И заплакала.
Родился Олег в глухомани Хабаровского края, в нескольких часах езды от Тихого океана, но самого океана так ни разу и не увидел. Он помнил больше Сибирь, куда отца перевели после Дальнего Востока, слепящий глаза снег в солнечный день, раскачивающееся на ветру, задубевшее на морозе белье, тесную комнату с драными обоями, печку, которую мама растапливала с раннего утра, мошкару, грибы и пельмени, и еще четко отпечаталось в сознании словосочетание
…Боязливо наблюдал за цирковыми номерами Олег. Он надеялся, что они будут сидеть где-нибудь на самом верху, далеко от манежа. Пятый ряд так близко, так приметно! А что если заметит клоун? Выглядывают же из-за кулис люди, поди разбери, кто там стоит!
Особенно трясся он в первые минуты, когда погас свет и заиграл оркестр. Неожиданно как-то погас свет, мгновенно. Раз, и темнота! Глаз выколи! Только мамина рука рядом. Начались номера. Нет, никто его не тронет! Кому он, собственно говоря, нужен? Подумаешь, запрятался среди вагончиков! Да в каждом городе, поди, мальчишки лазают по цирковому городку и ничего!
Когда рабочие меняли на манеже реквизит, появился рыжий клоун с чемоданчиком. Он споткнулся, шлепнулся и перевернулся через голову, задрал вверх ноги в длинных ботинках, чем вызвал легкое оживление, редкий смех в зале, и мама засмеялась, так мил и неуклюж, наверное, был этот клоун, у которого из глаз, когда он еще раз ударился, струйками брызнули слезы.
На теплый прием клоун ответил большой притворной улыбкой, повел головой и как будто узрел прижавшегося к маме мальчонку в пятом ряду. Олег весь съежился, задрожал, и стал медленно съезжать с сиденья вниз на деревянный пол, в надежде спрятаться.
В антракте Олег ни на шаг не отходил от мамы. Сомнений не было: клоун узнал его! не простил, запомнил, и значит надо быть начеку – что если он вынырнет из толпы и утащит с собой?!
Ничто не могло отвлечь от страшных предчувствий: ни забавные обезьянки, ни силач с гирями, ни воздушные акробаты, которые летали под куполом, срывались, падали в натянутую над манежом сетку, ни канатоходец, отважившийся идти по туго натянутой проволоке, балансируя шестом, покачивая им, и тем попугивая слабонервных зрителей, ни тем более слоны. Ведь он знал, какая грустно живется слонам, как несчастны должны быть они, потому что только на манеже мускулистый артист хлопает животных по бокам, и сует им в хобот сахар, а на самом деле бьет каждый день! Он ненавидит слонов! Но как объяснить это остальным людям?! Как рассказать об этом маме?! Как доказать им, что ничего веселого в цирке нет, что это все выдумка для глупых зрителей! Все изображаемое артистами веселье – ложное, весь этот цирк – одно сплошное притворство!
Нет, никто не поверил бы ему! Потому что никто не был там, за кулисами! А там все иначе! А может быть, вдруг осенило Олега, может, все зрители знают, но делают вид, что не знают?!
…опять он выходит на манеж!..
Клоун, который хочет отомстить за то, что маленький мальчик ВСЁ видел, и ВСЁ понял, и ВСЁ узнал о цирке.
…цирк – это что-то злое! я теперь это понимаю, в детстве я ничего не
понял… зло тянуло в балаган, чтобы мы смеялись, и