В двух шагах от рая
Шрифт:
Прошла вечность с тех пор, как он в последний раз делил с ней постельное тепло, улавливая в темноте близость ее губ, замирая от тонкого, учащенного дыхания, весь напрягаясь, наслаждаясь ее дрожью от томящихся внутри и выплескивающихся наружу желаний…
В подъезде хлопнула дверь. Олег открыл глаза. Отец продолжал храпеть. Фосфорицирующие стрелки показывали половину третьего. В окно светил месяц. Не мусульманский, здесь не могло быть мусульманского месяца, русский месяц, похожий на горбушку белого хлеба. Медленно, чтобы не разбудить Лену, освободил подложенную ей под голову руку. Она не проснулась, лишь перевернулась во сне на другой бок.
Дед сидел на
– Не спится?
– Заснул, да вот…
– Чай пить будем?
– Я поставлю, – Олег наполнил чайник, зажег от плиты сигарету.
Помолчали.
Два фронтовика. Два офицера.
Кто-то, видать, в их роду, – не одно поколение Шарагиных предано верило в армию, забылось вот только, не осело ни в чьей памяти, не передалось в семейных рассказах, кто именно – какой-нибудь там прапрадед, крепостной мужик, не иначе как ноги широко при ходьбе держал, и выделялся, таким образом, среди служивых шагом необычным, от того-то и прозвали его шарагой; не иначе как, на парадах или смотрах, лучше иных маршировал, или же в походе выносливей товарищей оказывался; потому-то и фамилию придумали ему соответствующую. И сколько километров нашагали по фронтовым дорогам разные Шарагины, сколько войн перевидали, сколько годков посвятили армейскому делу, на благо России матушке?! Не счесть.
Шагал прапрадед, и прадед, и дед, а Олег нынче – летает.
…уж когда как придется…
В Афгане вот в инфантерию превратили десант! По заставам разбросали! Парашюты запретили, и… ша-ом марш!
…все одно, что крылья обрезать птице…
Шагал их предок четко, как часы, без сбоя, и, видать, службу нес также точно, исправно, не занимаясь дурацкими переспрашиваниями, не своевольничая, служил верой и правдой, и умереть готов был за царя-батюшку,
…позднее – за народ, за Россию, за революцию, Советскую власть,
а в целом – за отечество, такое, какое понимал, и любил, в которое
верил, за Родину…
Прорезало, заколотилось:
…а мы за что воюем в Афганистане?..
– Совсем плохи там наши дела? – прервал молчание дед.
– Увязли крепко.
– Надолго, видать?
– Да. Тебе сколько заварки?
– Все-все-все, а то вообще не засну. Кипяточку побольше. Чего это ты не доливаешь? Давай-давай, еще, вот так, до са-амого края, чтоб сатана в чашку ноги не свесил. – Дед откусил кусочек сахара, отхлебнул чай.
– Как ты можешь кипяток пить?
– Привычка. С фронта.
– Я так не могу, – Олег отставил чашку.
– Может, по рюмочке? – предложил дед.
– А есть?
– А как же?! НЗ. Резерв ставки главнокомандующего, – он сходил в гостиную, порылся, не зажигая свет, в сумке, принес завернутую в бумагу бутылку. – Посмотри, что-нибудь есть на закуску?
Шарагин сунул голову в холодильник:
– Колбаска осталась, и черный хлеб порежу.
Дед! Как же здорово сидеть и слушать деда.
– Меня на фронте научили спирт пить… Под Моздоком мы стояли. Немцы рвались к бакинской нефти. У них дивизия была горная, элитная.
– «Эдельвейс».
– Совершенно верно. Берия тогда лично приезжал. Наш батальон направили его охранять. Вот тоже, – хмыкнул дед, – бои идут, а тут целый батальон снимают с фронта
Олег закивал.
– Приговорили их к расстрелу, за трусость и дезертирство. Первым капитана повели мимо строя. Он так до последнего момента и не верил, что расстреляют. А когда понял, ноги у него подкосились, колени подогнулись, не слушались совершенно ноги. Его два солдата поддерживали. Так и повис у них на руках. Подошел к нему со спины горбоносый старлей и выстрелил под затылок. Профессионально, видать не в первый раз казнил. Потом второго вывели. Он ногами упирался, головой вертел, все повторял: «Что же это? как же?» А мы стояли как вкопанные. Весь строй будто дышать перестал. Только чуть вздрагивали от каждого выстрела. Мертвецов навидались. А тут советские офицеры… Так вот… Под конец прямо страшно было смотреть на горбоносого. Глаза у него блестели, словно у сумасшедшего.
…как у Богданова на перевале… только этот своих расстреливал, а
Богданов – афганцев…
– Он настолько вошел в раж, что остановиться не мог… Ну вот, а потом потопали мы строем, и никто до вечера ни слова не проронил. Тогда комбат приказал принести канистры со спиртом, и каждому по кружке налили. Я сперва глотал как воду, а под конец прервался, воздух набрал и как меня перехватило. Обожгло все внутри, дыхание сперло. Комбат велел на утро старшине провести обучение. Старшина, хохол у нас был там один, зачерпнул кружку воды, протянул: «Пей залпом». Я выпил, да не за один присест. Вторую кружку протягивает. Я говорю, куда же, не лезет больше. А старшина не отступает, пей говорит, и все! Четыре кружки воды, большие кружки, выдул, пока не научился. Да-а-а… У вас там дезертиры были?
– В нашем полку нет, а так, в принципе, случалось. И в плен попадали, и убегали из части.
– Да… А нас как-то поместили на ночь в пустовавший коровник. На Кавказе дело было. Много хлопцев тогда по деревням набрали, из Грузии, Азербайджана, они на фронт ни в какую не хотели. Мыло хозяйственное всем выдали, кто-то подсказал, что если мыло съесть, в госпиталь отвезут и комиссуют. Они и нажрались этого мыла. Там же щелочь одна. Вспучило. На подводе с десяток трупов увезли. А один решил руку себе прострелить. Тоже подсказал какой-то умник. Сделай дырочку в руке, тебя и комиссуют.
…все как у нас…
Солдатику руку перевязали, а в анкете пометили «СС» – самострел. А вечером пришел офицер из СМЕРШа, и «ССовца» увел. Больше мы его и не видели.
…слава Богу, хоть этого больше нет…
– Я в полку за знамя отвечал. Эстафета знамени… Слыхал про такое?
– Мы, дед, в атаку со знаменами не бегали.
– По знаменосцу всегда первым делом огонь ведут, причем с разных позиций. Почти верная смерть. Потому-то и несколько человек мне выделяли всегда. Сколько раз на волоске от трибунала находился. И сам бежал. Два бойца погибли подряд, я подхватил и побежал. Первое ранение тогда получил. Эх…