В двух шагах от рая
Шрифт:
…удивительно, сколько лет прошло, ему бы сейчас было за
семьдесят, как деду Алексею… они б, непременно друзьями
стали… значит, он прожил меньше половины той жизни, что
изначально полагалась ему… он умер, когда ему было чуть
больше, чем мне… остался навсегда молодым…
…будь Степан Аркадьевич жив сегодня, все сложилось бы иначе…
Впереди оставалось столько лет жизни! Десять,
…и афганскую войну…
Такой представала в памяти Шарагина история со страниц школьных учебников и книг: крепостное право, крах самодержавия, Ленин и большевики, Великая Октябрьская социалистическая революция, гражданская война, Великая Отечественная, Сталин, Хрущев, Брежнев, Андропов, Черненко, теперь Горбачев.
Историю СССР заучивали на уроках в школе, запоминали по фильмам. Историю великой державы, победившей фашизм, строившей коммунизм.
Степан Аркадьевич обеспечил бы семью, и ушел бы в отставку в чине генерала. Играл бы с внуками на даче, ездил бы на охоту, на рыбалку.
…тогда Лена была бы генеральской внучкой… нет, если бы Степан
Аркадьевич дожил до наших дней, мать Лены, вероятно, не встретила
бы отца Лены, и Лена не родилась бы…
…значит, Степан Аркадьевич должен был погибнуть, чтобы я встретил
Лену… и моя смерть, погибни я в Афгане, принесла бы не только несчастье,
но, возможно, и счастье кому-то…
Олег пустил в ванне воду, протиснулся в кухню, зажег газовую колонку.
Разделся. Опуститься в горячую ванну.
Ни о чем не думать, отмокать, пока не вернется Лена, пока никого нет.
Не терпелось испытать давнишнее, крохотными кусочками доставшееся в детстве не часто знавшему расположение сразу двух родителей ребенку, оставшееся далеко позади, за пределами перерезавшей жизнь войны, домашнее тепло, заботу, покой, сочувственное внимание; внимание мамы, Лены, и деда, наверняка понимающего,
…не может быть, чтобы он не понимал…
что к чему, и от чего происходят надломы в душе и сердце человека, приехавшего с фронта; захотелось сбросить тяготивший месяцами груз ответственности, страха, пережитого, невысказанного, отключиться, расслабиться, забыться, на время…
…на месяц… на недельку… пусть на один день!.. минуту…
Мало-помалу дрейфовали родители его от Дальнего Востока в обратном направлении, туда, откуда исходили корни Шарагиных, в Европейскую часть СССР, к Рязани, но так и не добрались. Накочевавшись по просторам Советского Союза, решили, что лучше закрепиться в трехкомнатной квартире в захолустье, чем остаться под пенсию в однокомнатной в более престижном военном округе. Отец дослужился до майора, дальше подниматься
И хотелось видеть отца и одновременно не хотелось.
В прихожей послышался детский голосок. Настя рассказывала маме о детском саде, о подружке своей, и он вдруг понял, что упустил очень много времени, понял, что эти два года не вернуть, что они останутся для него тайной, и он никогда уже не узнает, откуда в дочери его и когда появились те или иные черты, привычки.
– У нас сегодня фистукула была, и под музыку цантцевали. Улок цантцев был…
В этом месте Настюша замолчала, потому что мама перебила ее:
– Я тебе сразу не хотела говорить. У нас сегодня большая радость, Настюха!
– Д-а-а?! Папа? Папа пиехал? Когда?
Они показались в дверях, Лена подтолкнула за плечики девочку:
– Иди, иди к папе…
Настюша видела лишь силуэт незнакомого дяди, который сидел спиной к залитому солнцем окну, и не признавала в нем отца, и вместо того, чтобы бежать обниматься, попятилась, испуг отразился на ее лице, и она заплакала.
– Иди ко мне, Настюшка! – звал дядя.
– Мама!
…не узнала!.. неужели я так изменился?..
– Папуля, где ты был так долго? – вопрошала, купаясь в ванне, дочь.
– В командировке.
– Далеко?
– Очень.
– В длугом голоде?
– Да, котенок. Не только в другом городе, но и в другой стране.
– Повернись спиной, я намылю, – попросила Лена.
– В какой стлане?
– В Афганистане.
– А что ты там делал так долго?
– Как тебе сказать, котенок? – замялся Олег. – Понимаешь, служил я там… Родине служил, – не придумал он ничего лучшего.
…с родной дочерью говорю газетным языком…
– А что такое лодина?
– Родина? Это страна, где мы все родились и живем.
– А там холодно?
– Нет.
– Залко?
– Жарко.
– Закрывай глаза, буду голову мыть, – сказала Лена. – Не бойся, щипать не будет.
– Очень жалко? – Настя зажмурила глаза.
– Да.
– Как в Афлике?
Внешне Настя много унаследовала от отца. «Вся в папу, – повторяла Лена, – счастливая будешь».
…глаза – мамины… и губки, такие сладкие, чуть пухленькие, от мамы,
и пряменькая спинка… а вот родинка на спине, это от меня…
– Ужинать! – позвала мама. Она накрывала на стол: расставляла тарелки, рюмки, салаты, нарезала привезенную колбасу и сыр.
– Идем! – он улыбнулся: – Почти как в Африке.
– Если там так тепло, почему ты нас с мамой с собой не взял? Знаешь, как у нас здесь холодно бывает зимой? – обиженно заключила дочь.
– Все, котенок, вылезаем, давай вытираться! – велела Лена. Она высушила девочке голову, расчесала волосы, приодела, и себя привела в порядок – платье нарядное, голубое, золотые сережки – подарок Олега. Уши-то проколоты давно, да отвыкли уши от сережек. Носила недолго в школьные годы, пока не продали единственные, от бабушки доставшиеся, за копейки продали, после смерти отца, чтобы жить на что было. А Олег купил в Кабуле, не пожалел денег, необычные какие-то, мать по-женски засмотрелась, не встретишь таких сережек у нас в ювелирных магазинах. И не то приятно, что сережки в ушах золотые, а то, что подумал о ней, купил, привез.